Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

На топливной конференции Орлов удивил его очередной раз. Прочел длинный доклад, но ни разу не упомянул, чьим методом пользовался и в чьей лаборатории работает. Как бы упразднил собственного учителя, сидящего здесь же рядом, в президиуме. Даже на тех, кто не больно-то разбирался в углехимии, это произвело неприятное впечатление. Долговязый докладчик в пенсне и подчеркнуто старомодном костюме только что в голос не заявлял: академик Ипатьев вышел в тираж, забудьте о нем. Дерзость не осталась безнаказанной, Орлову всенародно указали на его бестактность, на что он лишь криво улыбнулся, как нашкодивший подросток. Ипатьев же, взяв слово, заговорил о другом — о деле: пора, мол, и нашей стране думать о производстве искусственного топлива. Нефтью мы, слава богу, не обделены, но в отдаленных районах, например в богатой углем Восточной Сибири, куда доставлять жидкое топливо трудно и дорого, установки, подобные тем, что строятся в Германии, вполне могли бы пригодиться…

Его совет постановили принять к руководству, и вправду приняли но только спустя пятнадцать лет. Установка немецкого образца, трофейная, была смонтирована, да притом именно в Восточной Сибири…

Конвейер заседаний между тем не останавливался. Собрали в Москве, в Научно-техническом отделе ВСНХ, директоров институтов, чтобы ознакомиться с результатами исследований, составить планы на будущее. Ипатьева издавна мучили сомнения насчет реальности этой затеи — планировать науку, однако новый председатель НТО Бухарин просил прибыть всех…

Назначение на эту должность, внешне очень почетную, было тревожным признаком. Когда Ипатьев был заместителем председателя НТО, ему довелось ходить под Троцким, поставленным на этот пост после изгнания с должности наркома по военным и морским делам. Теперь наступила очередь Бухарина, только что избранного в академики… Он был любознателен, забрасывал докладчиков вопросами, азартно сочинял вместе с ними планы быстрого, грандиозного взлета всех наук. Ипатьев хоть и знал цену этому скороспелому планированию, но приятно было вот так широко, по-российски помечтать в славной ученой компании. Наука отогревала душу, становилась для многих чем-то вроде снотворного, помогавшего отвлечься от печальных каждодневных реалий. Между тем не она ли, наша замечательная наука, приложила благословляющую руку к нынешнему катастрофическому обесцениванию человека?.Не она ли, стремясь к беспредельной объективности своих упрощенных* построений "в первом приближении", так безжалостно изгоняла из них человеческую личность? Доходило же до позора. Основоположники объективного знания, отрекаясь от всякой личности, публично костерили своих оппонентов такими словами, каких извозчики устыдятся, да притом постоянно призывали искоренить, истребить, вывести на чистую воду… У них, понятно, это были лишь риторические фигуры: встретив противника на улице, такой мыслитель вряд ли толкнул бы его под трамвай, но наследники, ученики учеников, эпигоны — те-то принимали всякое слово классиков не рассуждая, как руководство к действию…

Вернувшись на несколько дней в Ленинград, Ипатьев и там застал свару. Орлов перессорился с аспирантами — молодыми партийцами с университетским образованием, которых Академия наук стала принимать на обучение в конце 20-х годов. Орлов утверждал, что новички ленивы да вдобавок (этот грех считался среди химиков смертным) подделывают результаты анализов. Аспиранты же, угрюмые, не склонные вникать в его экстравагантные шутки провинциалы, отвечали шумными жалобами, письмами в инстанции. Ипатьев явился в лабораторию на Волховском, собрал, по своему обычаю, всех в круг для прямого разговора. Тут и выяснилось, что подделок не было, — Орлов снова устроил грубый розыгрыш. Ипатьев, пожалуй, первый раз в жизни раскричался, выгнал его вон из комнаты. А потом, когда ушли и успокоенные аспиранты, был вовлечен в негромкий, но окончательно выбивший его из колеи разговор с почти незнакомым ему работником из вспомогательного состава.

Этот небольшого росточка человек, механик по фамилии Крапивин, — аккуратный, с петербургским прямым пробором в жиденьких светлых волосах, неслышно подошел к нему и посоветовал не ссориться с Орловым. "Это почему же? По-вашему, он прав?" — "Ни в коем случае. Но его не любят и боятся. Поймите, Владимир Николаевич, вы у нас бываете редко и не все знаете. А я здесь каждый день и живу, между прочим, недалеко от Адмиралтейства". — "При чем же здесь Адмиралтейство?" "А при том, дорогой Владимир Николаевич, — молвил незаметный человечек, преданно глядя на академика бесцветными глазами, — что недалеко от Адмиралтейства — это на Гороховой, и я частенько встречаю Николая Александровича на своей улице, в самом ее начале. Понятно?"