Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

Едва не выстрелив в Кервилла в состоянии аффекта, Аркадий едет по Москве куда глаза глядят. Видит, как на Москве-реке ледокол вспарывает лед, замечает свет в окне Института этнографии и поднимается в лабораторию Андреева. Но восстановление лица Валерии Давыдовой еще далеко не закончено. Ночью ему позвонит Якутский и сообщит, что у Давыдовой в Москве есть задушевная подруга, с которой она, конечно, увиделась бы. И называет Ирину Асанову. Едва Аркадий засыпает, как его будит новый звонок К своему удивлению, он узнает голос Осборна. Американец желал бы продолжить их интересный разговор в бане и приглашает Аркадия встретиться с ним в десять утра на набережной у Торговой палаты.

11

Стоя на набережной, Аркадий раздумывал, что Осборну, видимо, пришелся не по вкусу его визит в Минвнешторг. Через полчаса к подъезду Торговой палаты подкатила "Чайка", из дверей вышел Осборн, что-то сказал шоферу, зашагал через дорогу к Аркадию, непринужденно взял его под руку, и они пошли по набережной. "Чайка" следовала за ними.

Осборн без всяких предисловий начинает рассказывать Аркадию о том, как продается и покупается пушнина в Советском Союзе на двух ежегодных пушных аукционах.

Аркадий не знал, как отнестись к этому путаному монологу. Ему словно читали лекцию, не обращая на него ни малейшего внимания. А Осборн продолжал:

— Я всегда получаю большое удовольствие от посещения Москвы. Встречаешь столько интереснейших людей! Вот, например, старшего следователя по уголовным делам.

И тут Аркадий понял, что монолог вовсе не был таким уж путаным. Просто Осборн старательно ставил его на место. Иначе зачем бы ему было перечислять своих высокопоставленных друзей в СССР?

— Как их убивают? — внезапно спросил он.

— Кого? — Осборн остановился, но лицо его осталось невозмутимым.

— Соболей.

— Инъекциями. Совершенно безболезненно. Профессиональный интерес, уважаемый следователь?

— Но соболя — это так увлекательно! А шкурки их продают в Ленинграде, северной Венеции, как его называют.

— Да, я слышал.

— Вы знаете, меня всегда удивляло, почему все наши лучшие поэты обязательно жили в Ленинграде. Не шушера, но настоящие, как Ахматова или Мандельштам. Взгляните на Москву-реку, задавленную всем этим бетоном по ее берегам, сравните ее с Невой Мандельштама — тяжелой, как медуза. Сколько смысла в таком коротком сравнении!

— На Западе, — Осборн посмотрел на часы, — Мандельштама почти не знают. Он слишком русский. А потому — непереводим.

— Вот именно! Слишком русский. В отличие от убийства в парке Горького, про которое вы меня тогда расспрашивали. Трое убиты с таким продуманным блеском из пистолета западного образца. На русский непереводимо, не правда ли? — Аркадий уловил в глазах Осборна жадное возбуждение. — Остается только представить себе буржуазного бизнесмена, который убивает в центре Москвы двух советских граждан.

— Двух? А мне казалось, вы говорили о трех?

— Ну, трех. А вы хорошо знаете Москву, господин Осборн. Вы ведь любите здесь бывать.

— Знаете, господин следователь, во время моей поездки по Сибири председатель колхоза показал мне самую современную постройку у них в селе. Шестнадцать унитазов и один-единственный умывальник. Общественный нужник, где собираются местные руководители и, спуская штаны, принимают важные решения. — Осборн помолчал. — Москва, конечно, больше.

— Простите, господин Осборн, я, кажется, чем-то вас задел?

— Задеть меня вы не можете. Но мне пришло в голову, что я отвлекаю вас от важных дел…

— Ну что вы! Ах, если бы я на секунду мог внутренне преобразиться из советского следователя в гения свободного предпринимательства, я сразу бы успешно завершил следствие.

— Не понимаю…

— Но ведь только гений мог изыскать причину, ради которой стоило бы убивать советских граждан. Это не лесть, а дань восхищения. Пушнина? Но ее можно купить законно. Золото? А как его вывезти? Он и так повозился, чтобы избавиться от сумки.

— Какой сумки?