Детектив с Лысой Горы

– Не свирепые рожи, а суровые лица, юноша, – сказавший эту фразу был наряжен так же, как и потешная стража, разве что его ряса была из ткани получше, а кольчуга не тронута ржавчиной, – разрешите представиться, командор ректората отец Порфирий.

– Отец?

– А что вас смущает?

Меня много чего смущало: я не привык к соединению магических артефактов и церкви в одном флаконе. А когда священник носит кольчугу да к тому же называет себя командором…

– Отец Порфирий, это же школа магии?

– Без всяких сомнений. А вы – тот самый детектив из Киева, верно?

– Да, я детектив, я из Киева, и зовут меня Алекс, но все же каким образом сочетается церковь и магия? – Я привык к тому, что это сочетание было очень простым: там, где были ведьмы, не было места церкви и наоборот. Люди обращаются к духовному сразу после того, как перестает помогать материальное, поэтому маги и ведьмы куда популярнее служителей церкви.

– Магия, юноша, так же, как и всё в этом мире, лишь инструмент, но инструмент могущественный и потому нуждается в присмотре, я бы даже сказал, в духовном надзоре…

Очень давно меня не называли юношей, а ведь Порфирий вряд ли намного меня старше, но странным образом я не почувствовал обиды. Не дожидаясь, пока я спрошу его еще что-нибудь, Порфирий подошел к страже – переговаривались они долго, но убийственно тихо. По-видимому, удовлетворившись услышанным, Порфирий решил удовлетворить и наше любопытство:

– Снаружи внутрь никто не пытался проникнуть, так что печать нарушена чем-то изнутри…

– Отец, а сама по себе она не могла нарушиться, ну, там, от старости или еще отчего?

Больше всего мне хотелось бы выяснить: мы-то какое имеем отношение к тому, нарушилась печать у них или нет!

– Эта печать сама по себе не может быть разрушена. Открывайте!

Мечи стражей врезались в сургуч, и через несколько секунд дверь была свободна от печати. Настал черед Порфирия: сняв с шеи цепочку с ключом он, стоя слегка в стороне от двери, вставил ключ в замок и сделал им четыре оборота. На последнем обороте плита, на которой должен был стоять Порфирий, если бы открывал дверь обычным образом, сдвинулась в сторону – из открывшегося подполья повеяло прохладой…

– Там, внизу – колья? – поинтересовался Данила.

– И колья тоже, – не стал развивать тему Порфирий. Покончив с ключом, командор ректората все не торопился открыть дверь. Казалось, он по ней сильно соскучился: Порфирий поглаживал ее в разных местах, нажимал на какие-то выступы, простукивал неровности… Наконец, процедура закончилась – стража снова оттеснила нас в сторону, Порфирий легко толкнул дверь – и та без единого скрипа, плавно скользнула внутрь.

Только что распечатанная комната была невелика. Но для нескольких десятков предметов, расставленных по полкам, места было предостаточно. Нашлось место и для тела, которое лежало посреди комнаты.

– Никита Арбатский, – почти прошептал Порфирий.

– Брат графа?

– Брат и первый помощник. Как он сюда попал? Я разговаривал с ним вчера вечером…

Стражники тем временем вынесли тело и, оставив его в паре метров от комнаты, занялись ее содержимым. Трудно сказать, что они там делали, скорее всего (судя по плану, который они держали в руках), проверяли, всё ли на месте.

Меня же больше интересовал покойный – он лежал лицом вниз. То, что Порфирий смог его опознать, означало одно из двух: либо Порфирий прекрасно знал его, либо заранее знал, кого увидит. Да простит меня покойный, я перевернул его тело ногой… Будь я проклят, если передо мной не лежал казненный Киевской Короной образцовый дворянин Козырев.

Добирались мы в трактир с Первым Мечом, который погрузился в собственные мысли и никак не хотел всплывать. Стоило экипажу остановиться у нашего временного жилища, а нам с Данилой ступить на брусчатку, как задумчивость Первого Меча как рукой сняло: крикнув что-то неразборчивое вознице, он умчался, оставив меня с мерзким чувством человека, которого старательно кормят дерьмом, искренне удивляясь, отчего ему не нравится столь изысканное блюдо. За всю поездку Первый Меч сказал одну фразу:

– Они от нас что-то прячут!

Глава десятая Ночная прогулка

Стиль, в конечном счете, это всего лишь однообразие. Даже если это – разнообразное однообразие.

Из курса «История моды»