Детектив США. Книга 9

Превышение скорости, — сказал он. — Сопротивление при аресте. В. П. В.

«В. П. В.» на полицейской сленге — «вождение в пьяном виде».

— А как насчет удара кулаком в живот, ногой по плечу, принуждения пить спиртное под угрозой телесных повреждений, угрозы пистолетом и применения дубинки к безоружному? Из этого, ты считаешь, ничего не последует?

— А, забудь ты про это, — устало сказал он. — Думаешь, это я изобрел такие забавы?

— Я-то думал, они очистили этот город, — сказал я. — Я думал, они добились, что теперь порядочный человек может выходить на вечернюю прогулку без пуленепробиваемого жилета.

— Ну, немного они его почистили, — сказал он. — Но слишком чистый город — это им ни к чему. Так ведь недолго и без приварка остаться.

— Таких вещей лучше не говорить, — сказал я. — Можешь лишиться профсоюзного билета.

Он рассмеялся.

— А пошли они… Через две недели я уже буду в армии. Для него инцидент был исчерпан. Он для него ничего не значил. И говорил он безо всякой горечи.

25

Кутузка была новенькая, чуть ли не с иголочки. Серая краска на стальных стенах и на двери еще хранила свежий глянец новизны, лишь в двух-трех местах подпорченный потеками табачного сока. Лампа над головой была заделана в потолок и закрыта толстым матовым стеклом. К одной из стенок камеры были привинчены две койки; на верхней, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел человек. Из того, что он в этот ранний час спал, не вонял джином или виски и выбрал верхнюю койку, чтобы никому не мешать, я сделал вывод, что это старый постоялец.

Я сел на нижнюю койку. Они обыскали меня в поисках пистолета, но не вывернули карманы. Я достал сигареты, потер горячую опухоль под коленкой. Боль стреляла до самой лодыжки. Виски, которое я выкашлял на свой пиджак, пахло омерзительно. Я поднял пиджак и обдул его сигаретным дымом. Дым поднимался и плавал вокруг светящегося квадрата в потолке. Тюрьма казалась очень тихой. Где-то очень далеко, в другой ее части, истошно голосила какая-то женщина. Зато на моей половине было тихо, как в церкви.

Женщина, где бы она ни была, вопила. У ее вопля был тонкий, до нереальности высокий звук, что-то вроде вопля койотов под луной, но без их восходящей причитающей нотки. Потом затих и этот звук.

Я выкурил две сигареты подряд и выбросил окурки в скромный туалет в углу. Человек на верхней полке продолжал храпеть. Его не было видно, только унылые серые волосы торчали из-под одеяла. Он спал на животе. Он спал крепко. Ему было хорошо.

Я опять уселся на койку, сделанную из плоских стальных пластин, накрытых жидким жестким тюфяком. На нем лежали два аккуратно сложенных темно-серых одеяла. Очень славная тюрьма. Находилась она на двенадцатом этаже нового городского муниципалитета. Очень славный муниципалитет. Бэй-Сити очень славный городок. Люди жили здесь и думали именно так. Если б я жил здесь, я бы, наверное, тоже так думал. Я смотрел бы на такой славный голубой залив, на скалы, на гавань для яхт, на спокойные ряды домов, старых домов, задумавшихся под старыми деревьями, и новых домов с пронзительно зелеными газонами и проволочными оградами, с ровными рядами саженцев, привязанных к подпоркам, на парковых дорогах. Я знавал одну девушку, которая жила на Двадцать второй улице. Славная улица. И девушка славная. И она любила Бэй-Сити.

Она не думала о мексиканских и негритянских трущобах, раскинувшихся на мрачных равнинах к югу от старой железнодорожной колеи, или о портовых заведениях на плоском берегу к югу от скал, о тесных потных дансинг-холлах на мысе, о притонах для курильщиков марихуаны, об узких лисьих лицах, наблюдающих поверх газет в подозрительно спокойных гостиничных вестибюлях, о карманниках, бродягах, зазывалах, грабителях пьяной публики, сутенерах и гомиках на панели.

Я подошел к двери, постоял. Никто не шевелился по ту сторону коридора. Лампы в каталажке бледные и молчаливые. И жизни считай что никакой.

Я посмотрел на свои часы. Девять пятьдесят четыре. Время отправляться домой, сунуть ноги в шлепанцы и разобрать шахматную партию. Время для высокого бокала с прохладным крепким напитком и для длинной безмятежной трубки. Время сидеть, задравши ноги кверху, и не думать ни о чем. Время начать зевать над своим журналом. Время быть человеческим существом, домохозяином, человеком, которому нечего делать, кроме как отдыхать, вдыхать вечерний воздух и настраивать мозги на завтрашний день.

Человек в серо-голубой тюремной униформе пошел по проходу между камерами, читая номера. Остановился перед моей дверью, отпер и сурово посмотрел на меня с выражением лица, которое, по их мнению, они должны носить на своих блинных рожах ныне и присно и вовеки веков. Я, брат, полицейский, я крутой парень, гляди, брат, в оба, а не то, брат, мы тебя так отделаем, что ты, брат, на четвереньках будешь ползать, давай, брат, раскалывайся, пошли давай, и давай не забывай, что мы, полицейские, парни крутые, а с вами, шестерками, мы сделаем, что захотим.

— Выходи, — сказал он.