Детективные романы и повести

— Я не дурочка, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы написали мой портрет.

— Если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказал Крэль, — то вы должны понять, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказала я, — то вы должны понять, что я не хорошенькая женщина.

Он посмотрел на меня так, словно увидал в первый раз.

— Пожалуй, вы правы, — согласился он.

— Так вы напишете мой портрет? — спросила я.

— Вы странная девочка, — сказал он.

— Я могу хорошо заплатить, я очень богата.

— Почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Так. Хочется — и все, — ответила я.

Тогда он сказал:

— Бедняжка! Как вы еще молоды!

— Значит, вы меня напишете? — спросила я.

Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом отошел немного в сторону. Я стояла неподвижно и ждала. -

Он сказал:

— Когда-то я собирался написать стаю ослепительно-пестрых австралийских попугаев, спустившихся на купол собора святого Павла в Лондоне. Если я напишу вас на фоне скромного деревенского пейзажа, эффект будет, пожалуй, такой же.

— Значит, вы меня напишете?

— Я впервые вижу, — сказал он, — такое великолепное, грубое, экзотическое сочетание красок!

— Значит, решено, — сказала я.

— Но предупреждаю вас, Эльза Грир, что я буду говорить вам о любви!

— Надеюсь, что будете, — сказала я спокойно и уверенно. Я слушала его прерывающийся голос и смотрела ему в глаза.

Через день или два мы снова встретились, и он попросил меня приехать в его имение, где можно найти хороший фон для картины.

— И помните, что я женат, — сказал он, — и очень люблю свою жену.

Я сказала, что если он ее любит — значит, она хорошая.

Он сказал, что она не только хорошая — она очаровательная, и он ее обожает.

— Зарубите это себе на носу, деточка, — добавил он.

Неделю спустя он начал писать меня. Каролина

Крэль была со мной любезна, но я чувствовала, что она меня невзлюбила. Эмис был осторожен и не проронил ни одного лишнего слова. Я разговаривала с ним только вежливо. Но оба мы — и он и я — знали…

Через неделю он потребовал, чтобы я вернулась в Лондон.

— Но ведь картина не кончена, — возразила я.

— Она только что начата, — возразил он. — Но я не могу писать ее, Эльза.

— Почему?

— Вы прекрасно знаете — почему. Поэтому — отправляйтесь.

Я знала, что мой отъезд ничего не изменит, й согласилась. Я уехала и не писала ему. Он вытерпел десять дией, а потом сам приехал ко мне. Мы были созданы друг для друга и знали, что всегда будем вместе.

Эмис хотел докончить моґгпортрет.

— Тогда я не мог писать его, Эльза, а теперь напишу, — сказал он. — И эта картина будет лучшей моей работой. Я напишу тебя на фоне голубого моря и старых деревьев, тебя, олицетворяющую крик торжества.

Потом он сказал:

— Пусть никто и ничто не мешает мне работать. А когда картина будет кончена, я все скажу Каролине.

— Каролина не устроит скандала относительно развода? — спросила я.

Он ответил, что, вероятно, нет, но женщины иногда преподносят сюрпризы. Я сказала, что мне жаль причинять ей неприятность, но жизнь есть жизнь.

— Ты благоразумна, Эльза, — сказал он. — Каролина никогда не была благоразумной и никогда не будет. Дело в том, что она любит меня.

Я сказала, что вполне ее понимаю, но если она его любит, она должна думать о его счастье и не связывать его по рукам и ногам.

— Эти прекрасные изречения из современной литературы не решают жизненных вопросов, — сказал он. — Человек борется за свое счастье когтями и зубами — помни это.

— Но ведь мы цивилизованные люди, — возразила я.

Он засмеялся.

— Цивилизованные люди! Черта с два! Каролина с удовольствием вцепилась бы тебе в волосы.

Мы опять поехали в Олдербери. Положение осложнилось тем, что у Каролины появились подозрения. Мне это было крайне неприятно. Я всегда была противницей обмана и фальши. Я считала, что мы обязаны сказать ей все. Но Эмис не соглашался. Несмотря на любовь и уважение к Каролине, он совершенно не думал о моральной стороне дела. Он в творческом самозабвении писал картину, и ничто больше его не беспокоило. Мне не приходилось прежде видеть его в состоянии рабочего экстаза, и только теперь_я поняла, какой это громадный талант.

Но он ставил меня в крайне неудобное положение. Единственным честным выходом было бы сказать всю правду. Эмис просил не устраивать ни сцен, ни скандалов, до тех пор, пока он не кончит картину. Я сказала ему, что сцен не будет, так как у Каролины есть и достоинство и гордость.

— Я хочу вести себя открыто и честно, — говорила я.

— К черту твою честность, — отвечал Эмис. — Она мешает мне писать картину.

Наконец я не выдержала.

Каролина начала что-то говорить об их планах на осень. Я понимала, что, оставляя ее в неведении, мы поступаем слишком дурно. А, кроме того, меня сердили ее двусмысленные остроты. При этом она была так хитра, что придраться было просто невозможно. И тогда я сказала ей все..

Произошел взрыв. Эмис разозлился на меня, но все же признался, что я сказала правду.

Внешне Каролина держалась прекрасно, и я по глупости решила, что она очень легко восприняла неприятное для нее известие.