— Я главным образом хотела сообщить вам о визите, который нанесли нам сегодня утром… Но скажите сначала, как вы себя чувствуете?
Что за вопрос! Мог ли он ответить иначе, чем: «Немного лучше, спасибо… Мне удалось поспать несколько часов… я пытаюсь взять себя в руки…»
Одновременно он помогал ей снимать плащ.
На ней был серый, мышиного цвета костюм, из-за чего она казалась еще более хрупкой, чем обычно, и походила на засидевшуюся в девушках дамочку, которая упражняется в кокетстве. Взглянув на ее аккуратно уложенные волосы, Филипп про себя подумал, что она, вероятно, заезжала к парикмахеру.
Он провел ее в кабинет, извинившись, что принимает ее в своей клетушке:
— Я даже не открыл ставни в других комнатах.
Люсетта не раз приезжала с братом к Сериньянам. Одна она здесь не была никогда и сейчас входила в кабинет с чувством почтительного любопытства.
— Видите, — сказал он, подключая телефон, — я вам не солгал.
Она продолжала разглядывать книжный шкаф, огромный стол с пишущей машинкой и разбросанными на нем бумагами, голые стены, за исключением одной, украшенной великолепной репродукцией «A Bahiana»[2] работы Маноло Гальвао.
— Так это здесь вы пишете, — наконец прошептала она.
— Да!.. Здесь я меньше всего ощущаю ее отсутствие. Он устало, разочарованно шевельнул рукой.
— Теперь дом для меня слишком велик! Вы понимаете?
— Я понимаю, — тихо проговорила она. Затем вдруг, оживившись, добавила:
— Вам не следует оставаться здесь, в этом предместье, Филипп, вдали ото всех, мусоля воспоминания, которые причиняют боль. Надо ехать в Париж.
— Да, может быть… позже…
— Нет, Филипп!
Но она тут же смягчила резкость своего ответа:
— Чем раньше вы уедете, тем лучше, поверьте мне. Мы подыщем вам двухкомнатную квартиру недалеко от нас.
Люсетта с братом жили на проспекте Маршала Лиоте в 16-ом округе, в шикарной квартире, обстановка которой формировалась двумя поколениями зажиточных буржуа.
— Предоставьте это мне, — продолжала она, словно согласие ее собеседника было уже получено. — Я все беру на себя… Вы будете приходить к нам…
Боясь ее обидеть, он занял осторожную, сдержанную позицию.
— Благодарю вас… Вы слишком добры… вы и так уже много для меня сделали.
— О, Филипп, замолчите! Я бы так хотела иметь возможность помогать вам, быть вашим… большим… настоящим другом…
Она непроизвольно взяла его за руку. Руки Люсетты были горячими от нервного возбуждения, которое выражали также и ее глубокие черные глаза. Она с трудом подыскивала слова.
— Мне бы хотелось… вы знаете, я… я испытываю к вам такие нежные чувства…
Она повторила с жаром:
— Да… очень нежные.
Она смолкла, словно ужаснувшись своей дерзости. Филипп отвел глаза, высвободил руку и мгновенно переменил тему:
— Вы только что говорили о каком-то визите…
— Ах да! — произнесла она, точно забыла незначительную подробность… — Инспектор полиции.
— Инспектор полиции?.. По поводу происшествия?
Филиппа бросало то в жар, то в холод, и этот душ продолжался долго, леденя ему сердце. Он постарался скрыть волнение, закурив сигарету. Дым показался ему едким, противным.
— Я полагал, — произнес он с трудом, — что протокола дорожной полиции достаточно.
— Мы тоже. Но… поскольку не было свидетелей… Он задавал нам вопросы.
— Какого рода вопросы?
— Самые разные. Почему мы вас пригласили? В котором часу вы приехали? Почему вашей жены не было с вами? Давно ли мы с вами знакомы? И…
Она замялась.
— И… царило ли в вашей семье согласие? Думаю, вы догадываетесь, что мы ему ответили, — живо добавила она. — Робер даже разозлился, когда инспектор стал настаивать на этом пункте.
— О, фараоны… — Он умышленно использовал пренебрежительный термин. — Для фараона нет ничего святого. Все это знают!
После первых минут, когда всем владели эмоции, наступило время разума. Почему он должен бояться инспектора полиции, даже целой бригады инспекторов? Разве не в предвидении этой вероятности он принял столько мер предосторожности?
«Идеальное преступление!.. Я совершил идеальное преступление!» Сигарета вновь стала приятной на вкус.
— Начал он довольно нагло, — сказала Люсетта. — Он совсем еще молодой, наверняка недавний выпускник какого-нибудь заведения, не слишком умный… это написано у него на лице. Но с какими претензиями!.. Я быстро сбила с него спесь.
«Молодой стажер, вообразивший себя Шерлоком Холмсом», — подумал Филипп. Сам факт, что следствие поручили новичку, говорил о том, что делу придавали не очень большое значение.
— У вас замечательная коллекция, — констатировала вдруг Люсетта, проведя ладонью по корешкам книг в шкафу.
Ее указательный палец остановился на пухлом томике в четверть листа, подчеркивая заголовок, состоящий из одного слова: «Brasil».[3] Филипп угадал немой вопрос.
— О, Бразилия сейчас так далека от меня.
— Уж не хотите ли вы сказать, что… В голосе Люсетты сквозило осуждение.
— Вы отказываетесь от путешествия?
— Не знаю… там будет видно… Пока что мне ничего не хочется.
— Надо бороться!..
Филипп снова закурил. «Только никакой выспренности, — подумал он про себя. — И никакого самоотречения… Немного покорности судьбе и чуточку разочарования…»