Дети

Дед на миг, колеблясь, останавливается на пороге комнаты. Гнев не дает ему покоя, он хочет сказать ей: «Уходи немедленно!». Но знает, что не скажет этого. Если скажет это, и она выйдет с гордо поднятой головой, он почувствует себя побежденным. Нет! Он должен видеть ее сидящей перед ним с опущенной головой. Она должна протягивать ему щеку, чтобы он ее мог ущипнуть, как это делал со всеми все служанками.

Пока он колеблется, раздается звонок в дверях. Дед вздыхает с облегчением, как и старый садовник, и Бумба. Надежда у всех трех что вот, войдет новая повариха, без талантов, без документов, маленькая, мягкая, симпатичная, какой и должна быть служанка в доме Леви.

В комнату входит Филипп, бледный, нервный, поводящий плечами чаще, чем обычно, до того взволнованный, что забыл снять пальто.

– Филипп, Филипп! – Заключает его в объятия Бумба. – Я вступаю в Движение Иче, ты знаком с Иче? Он в Движении, как Иоанна, но выступающем против ее Движения. Между ними большие разногласия. – Но почему-то смотрит на Филиппа, а на Вильгельмину.

– Где Эдит? – Филипп не слушает Бумбу и обращается к деду.

– Эдит? Она давно ушла из дома.

– С Эрвином, – добавляет Бумба, – я видел ее выходящей с Эрвином.

– С Эрвином! – Филипп сильно взволнован, и с ним начинают волноваться все. Только Вильгельмина одна спокойна и уверена в себе. С презрением оглядывает она нового мужчину, вошедшего в комнату, у которого вид слабого, жалкого человека, и такого черного. Она не любит мужчин с черными волосами и темными глазами.

– Разреши представить тебе нашу новую повариху, – говорит дед, читая презрение в глазах Вильгельмины. И твердо решает про себя проучить ее – «Я научу ее уважать евреев!»

– Господин, я требую договора, заранее написанного и подписанного.

– Да, конечно, завтра приходи, обсудим условия до подписания договора.

Он громко стучит каблуками, двигаясь по комнате. Дед вынужден проводить ее до дверей. Филипп, Фрида, старый садовник и даже Бумба – остаются на месте.

– В течение столь короткого времени она съела четыре булки и три больших куска торта, – скрещивает Фрида руки на животе и шепчет, глядя на Вильгельмину.

– Почему ты не пришел на встречу любителей Гете? – атакует дед Филиппа из боязни, что его сейчас атакуют градом вопросов.

– Я был занят, – увиливает Филипп от ответа. Кристина пришла к нему в самый последний миг, когда он собирался выйти из дома... Он вздыхает, и вздох этот наполняет комнату.

Глава двенадцатая

– Иоанна, следи за полицейскими! Мы чуть не попались. Увидишь издали тень голубого мундира, быстро вскакивай на велосипед и укатывай.

– Сегодня я не смогу вскочить.

– Иоанна, почему ты все время ерзаешь на сиденье велосипеда со стороны в сторону? Я с трудом удерживаю равновесие. Сиди спокойно, Иоанна.

Иоанна сидит сзади Саула, на месте, предназначенном для пакетов и другого груза. Лицо его укутано в плотную шерстяную маску, открывающую лишь рот и глаза.

– Сегодня нет, сегодня нет. Каждый день одно и то же. Что сегодня?

Уже более часа разъезжают они по окраинным улицам города, посещая дома евреев, чтобы собирать пожертвования в Основной фонд существования Израиля. Час ранний, Берлин еще погружен в утреннюю воскресную дрему, разлегшись под покровом глубокого снега. Колокола церквей не звонят, стаи бездомных собак шатаются по улицам, тишина до того глубока, что, кажется, жизнь не замерла, а замерзла. Шоссе пусто, транспорт бастует, и все полицейские на перекрестках и площадях только и поставлены, чтобы ловить Саула и Иоанну за запрещенную поездку вдвоем на велосипеде. Саул неожиданно останавливает велосипед, несмотря на то, что не видно ни одного полицейского, и Иоанна чуть не падает в сугроб.

– Я пойду немного согреться, – Саул хлопает себя по груди и бокам, – не могу больше. Вдобавок к стуже, с тобой невозможно ехать на велосипеде.

Иоанна растирает шерстяными варежками замерзшие щеки, горящие от ветра. На голове у нее синий берет, по новой моде в Движении, весьма симпатичен, но мало греет, не закрывает ушей.

– Но где здесь можно согреться? – спрашивает Иоанна, прикрывая уши. – Улица длинная, покрыта снегом, только жилые дома, все заперты, еще не проснулись. Магазины и кафе закрыты. Ни столовой, ни телефонной будки.

Саул указывает на ближайший угол. Именно в эту минуту открылись жалюзи трактира, и большая бутылка светится в их сторону крупными буквам – «Шултхайс – Пецтенхофер. Пиво высшего качества в Берлине».

– Я захожу туда.

– Но это же трактир.

– Точно, – задирает ее Саул, – я захожу в трактир.

– Нет! – вскрикивает Иоанна. – Это настоящий трактир. Мы же члены движения, Саул?