Дети

– Но... господин Леви, я сейчас не говорил о России. Просто анекдот об извозчике Кальмане.

Дед несколько устыдился, то ли пытался извиниться перед Зерахом за свою рассеянность, то ли хотел поддержать продолжение его вдохновенных баек о России. Байки эти вначале улучшили настроение Эдит, но с рассказом об извозчике, тень Кальмана упала на лицо Эдит: дверь заперта, на улице стужа, а он стоит и кивает головой, и никто не открывает.

Дед почувствовал себя ответственным за атмосферу, воцарившуюся в комнате, и решил вывернуться из нее. Хотя он сам не испытывал никакого желания побывать там, но, несомненно, много правды в красивых рассказах, которые Зерах рассказывает о той стране. В любом случае, одно верно, несмотря на все сомнения: людям там хорошо. Несомненно. Эдит не слышала. Она видела лишь голову, кивающую в стуже перед запертой дверью.

Тут раздался по всему дому клич Вильгельмины, приказывающий всем домашним собираться на ужин. Не помогли никакие уговоры деда: Эдит к ним не присоединилась. Поднялась на второй этаж, и начала метаться между комнатой Эрвина и своей. Комната его была пуста и холодна, как будто в ней никогда не проживала живая душа. Зажгла все лампы, опустила жалюзи, прикрыла окна портьерами. Глаза ее искали вещи. Ничего не нашла ни на столе, ни на стульях. Открыла шкаф. Плащ, штаны для верховой езды, длинные и черные, и от них шел запах пота, запах трактиров. В боковом ящике – большой подсумок со знаком серпа и молота. Захлопнула дверцы шкафа и убежала из его комнаты. В ванной сбросила одежду, и босиком, в одной ночной рубахе, вернулась в его комнату. Кровать была без постели, лишь одно одеяло, ни подушки, ни простыней. Сняла с руки мамин браслет, и положила его на пустой ночной столик около пустой постели. Снова вскочила и убежала в свою комнату. Кровать е светилась постельным бельем. На ночном столике – стакан с молоком. Это поставила Фрида, ибо считает, что ничто другое не успокаивает нервы. Белизна молока вызвала у нее тошноту. Дрожь прошла по всему ее телу. Закуталась в халат, и когда почувствовала, что тепло вернулось, с отвращением отбросила халат. Две золотые рыбки безмятежно плавали парой в круглой стеклянной банке, и она снова побежала в его комнату. Легла, свернувшись на одеяле клубком, в пустой постели. Потянула его аккуратно сложенный халат и закуталась в него. Неожиданно пришла ей идея, словно подсказанная кем-то: босиком, в халате Эрвина, побежала к двери, остановилась и вернулась в его комнату, схватила с ночного столика мамин браслет, и надела на руку.

Побежала в комнату старого садовника, в конце дома. В коридоре никого не встретила. Лишь Эсперанто бежал за ней. Но когда пронеслась мимо двери кухни, она неожиданно раскрылась, и вот – Вильгельмина, огромная, безмолвная, сверкающая белизной одежд, предстала перед ней.

– Дай мне войти в кухню! – крикнула поварихе.

– Чем я могу услужить госпоже?

– Освободи дорогу. Я сама себя обслужу. Слышишь? Уходи.

Так как крик разорвал тишину, Эсперанто бросился на помощь хозяйке и начал лаять на Вильгельмину. Потрясенная повариха сошла с порога. Ненависть, горящая в ее глазах, укрепила дух Эдит, и она прошла мимо нее, даже не глядя на нее, и захлопнула дверь перед ее носом.

Когда она вошла в комнату садовника, и Эсперанто за ней, ощетинилась кошка, лежавшая на руках старика, и зашипела. Старик поторопился навстречу гостье, словно ожидал ее. Чайник, покрытый шерстяным колпаком, стоял на столе. Рядом – пустой стакан. Старик взял Эдит за руку и провел к креслу, посадил, покрыл ее красивые ноги теплым одеялом, и она почувствовала ее мягкость на коже, и расслабилась. Увидела его руку, поглаживающую шкуру кошки, вернувшейся к нему и свернувшейся на его коленях клубком, потеряла всякую сдержанность и закричала:

– Он вернется?

– Нет, – ответил он ей странным шепотом, – полагаю, что не вернется.

– Гейнц видел его последним. Гейнц был единственным, которому Эрвин поверил свою тайну. Он обязан был его задержать, – продолжала она кричать.

– Нет, Гейнц не мог его задержать, – к шепоту старика прибавилась суровая нотка.

– Ну, как вы такое говорите? Когда человек хочет покончить собой, долг – спасти его. Даже если для этого потребуется связать его по рукам и ногам, и даже воспользоваться силой.

– Это не было самоубийством, Эдит. Это была неизбежность, которой Эрвин должен был подчиниться.

– Нет! Нет! Если вы так говорите, значит, вы его не любили.

– Любил его сильнее всех других людей.