Дети

– Сегодня вечером приезжай к нам. Мы ждем тебя к ужину. Дело не терпит отлагательства. Нужен совет. Эдит не дает нам принять хоть какое-то решение. На каждое предложение отвечает: посоветуемся с Филиппом. Желание отца было, чтобы по любому серьезному делу советоваться с тобой.

Филипп встряхнулся, словно помолодел и внезапно освободился от тяжелого груза. Голова его прояснилась. Он все еще боится встретиться с ней лицом к лицу, но в нем растет желание ее увидеть. Голос его все еще подозрителен:

– Кто будет вечером на этом совете?

– Только семья. Может, еще Зерах.

– Зерах? Кого это в вашем доме зовут Зерах?

– Он от Иоанны. Халуц из Палестины, которого Иоанна привела к нам жить. Пришелся всем по душе. Сможешь быть у нас в семь часов?

Филипп утвердительно кивает головой.

В окно они видят киоск Отто и черную шаль старухи-матери, втоптанную в снег.

* * *

– Отлично, что ты пришел, – говорит Герда мягким голосом, но глаза ее холодны.

При входе в коридор взгляд его наткнулся на мужские комнатные туфли. Жалюзи опущены, портьеры затянуты. Маленькая лампочка у кровати мерцает слабым светом. Уличный шум доходит как бы издалека. На столе скатерть в пятнах. В тарелке недоеденный ломоть хлеба. На дне чашки остаток кофе, рядом с чашкой корзинка с рваными носками. Мужской носок с воткнутой в него иголкой лежит на столе. В комнате холодно. Железные дверцы печки открыты, внутри виден холодный пепел. В кухне капает из крана вода, и это единственный звук в квартире.

– Где ребенок? – спрашивает он и проводит рукой по лбу.

– У родителей, – отвечает она простуженным голосом.

– Вот, для него, шоколад, – понижает он голос, боль вспыхивает в ее холодных глазах. В слабом свете настольной лампы у постели – большая закрытая коробка шоколада и открытая книга стихов Рильке «Книга нищеты и смерти». Глаза ее закрываются и открываются на каждый скрип и звук. Она опускается на стул, и руки недвижно лежат на коленях. Она очень исхудала в последние недели. Сеть мелких морщинок – вокруг ее глаз. Только высокий лоб чист, каким был в молодости. Руки ее нервно шарят по карманам в поисках сигарет.

– Принесу кофе, – встает она со стула.

Шаги ее медлительны, движения тяжелы. Он хочет ей сказать, чтобы она закрутила кран на кухне, и не может. Он следит за ней, пока она не скрывается.

«Годы съели ее красоту. Разрушили лицо и тело. Все прошедшие годы были заполнены страстью к ней. Жизнь каждый раз обретала новые формы. Но за всеми этим формами скрывалась она, Герда, единственная женщина, которую я любил».

Она не закрыла кран, и падение капель придает ритм его мыслям. «Единственная, которую любил».

– Почему ты не закрыла кран?

– Он протекает. Некому его починить.

Она ставит поднос на стол, опускает голову и руки ее поигрывают пустой чашкой, которую она поставила для Гейнца. Печаль ощутима в медлительности ее пальцев.

«Герда, всегда Герда».

– Что у тебя, Герда? – подходит он к ней. – Как твои дела в эти дни? – аромат хороших духов обволакивает его. Аромат свежести и чистоты.

Лицо ее замкнуто, губы сжаты. Она только поводит плечами в ответ. Стоит рядом с ним и все же отдельно. Короткий взгляд, и она отводит от него глаза.

– Сразу с приходом Гитлера к власти, я позвонил Курту. Эрвин сказал мне, что о тебе побеспокоятся.

– Курт сбежал в Россию.

– Как это? Сказал, что тебя не оставят.

– Получил приказ – бежать. Они не требует восстания против Гитлера. Они изгнали отсюда каждого лидера, который мог допустить идею восстания.

– И Курт им подчинился?

– Курт подчиняется всегда.

– И тебя оставили здесь, пожертвовали тобой?

– Нет. Курт предлагал мне бежать с ним.

– Почему же ты не сбежала?

Она берет чайник и наливает ему в чашку.

– Пей, Гейнц.

Он отталкивает от себя полную доверху чашку, капли проливаются на стол.

– Почему ты не сбежала? – кричит он ей в лицо.

Она отшатывается, и он пытается себя сдержать.

– Сбегу в Россию? В страну, где погиб Эрвин?

– Что тебе сказали о судьбе Эрвина?

На лице ее отвращение, в глазах – ненависть. До того она далека, что, кажется, Гейнц не существует в комнате. Он не выдерживает этой отдаленности, и старается вернуть ее к себе:

– Ты должна исчезнуть отсюда. Сбежать.

– Зачем? Какой еще смысл в моем побеге?

– Смысл – жить. Ты же мать, Герда, у тебя есть сын.

– Родители мои вырастят его. Они воспитают его в духе Эрвина.

– Твой долг самой воспитать сына.

– Мое сердце и моя душа опустошены. Какое может быть воспитание?

– Приди в себя, Герда. Возьми ребенка и скройся отсюда!

– Нет! Нет! Здесь, в Германии, я должна нести ответственность за смерть Эрвина.