Дети

– Ах, трудные годы пришли в дом с этим большим черным шкафом. Господин, почти разорившийся из-за трагедии с инвестициями в поезда и железную дорогу, всеми силами боролся, чтобы вернуть своему банку прежнюю силу. С тех пор лицо его отяжелело, и множество морщин избороздило его. Когда же, наконец, он выбрался из всех своих бед, слепой рок привел к тому, что почтенная госпожа умерла от слепой кишки. Снова была весна, госпожа Белла, какая весна! Скорбящий господин дал мне розовую рубаху и розовый зонтик умершей госпожи, и велел спрятать их в черный шкаф, приобщить, так сказать, к семейным реликвиям. Открыла я шкаф и повесила туда розовую одежду покойной почтенной госпожи, как можно подальше от чужой узкой одежды, и думала про себя: Барбара, будь бес черным или красным – дела его всегда бесовские! Захлопнула с силой дверцы шкафа, но трагедии в этом доме преследовали одна другую, и остался доктор в одиночестве, в своем кабинете, перед горящими свечами, освящающими еврейскую субботу. Свечи мигали, но не приносили в дом ни тепла, ни света. Вот так сидел доктор в одиночестве у стола, не отрываясь от язычков пламени, пока они не угасали, и белый воск не застывал на серебряных подсвечниках. Я заходила к нему, и сердце мое исходило болью. Старая и глупая Барбара, шестьдесят девять лет жизни прошли над тобой, ты видела столько трагедий. Много страниц, потолще этих словарей, можно заполнить мудростью, госпожа Белла, но кто этот бес, уничтожающий души, бес, который столько бед принес доктору, – этого старая и глупая Барбара не знает. А ты знаешь, госпожа Белла? Может быть, ты знаешь?

– Нет, – словно защищаясь, испуганно отвечает Белла.

– Ты не знаешь, госпожа Белла? Не знаешь? Но я знаю. – Вот! Барбара листает словарь, страницы шелестят, и обручи на руке старухи позванивают. – Жалкое существо. Чужое, узкое. Отвратительное, пресмыкающееся. Бес, приносящий вред. – Палец ее скользит по буквам: «Мефистофель, пещерный дух, с которым связался Фауст в легенде. Служитель дьявола...» Вот, Белла, видишь? И у евреев есть бес! Корень слова в языке иврит. Самый страшный из бесов. Черный бес из самых черных. Девиц хватает, чтобы привести их в дома одиноких бобылей и соблазнить обманной красотой. А ты, госпожа Белла, говоришь, что не знаешь! Он и в дом доктора вошел...

– Какое это имеет отношение к доктору? – Прерывает ее Белла. – Я расскажу тебе в подробностях историю Фауста и Мефистофеля.

– Фауст, Фауст! – сердится Барбара. – Не пичкай меня всякими объяснениями, когда мне все ясно. Положим, это было у господина Фауста. Но у доктора это действительно было. Я что, госпожа Белла, не видела иудейского беса, входящего в дом? Маленькие свечи мигают, и доктор у стола ожидает, что вернется душа отца, который замерз в берлинской стуже. Ждет, ждет, а душа не возвращается. Перед доктором открытая книга со странными еврейскими буквами, и он бормочет какие-то клятвы, чтобы вызвать замерзшую душу отца. Серебряный кубок с вином рядом с ним на столе, белый калач на тарелке, все готово для угощения святой замерзшей души, а она не является. Старый господин всегда был упрям, как мул. Когда на него нападал гнев, он не знал никаких преград. Очень гневался на сына из-за Гертель, ее христианской елки в доме и новых обычаев молодого доктора. И не вернулась его душа к сыну, который так ее ожидал. Свечи обозначали пустоту, не было в них праздничной святости. А там, где пустота, – жилище беса. А-а, Мефистофель, ужасный еврейский бес! У него даже мужества нет – предстать перед доктором в своем бесовском обличье, длинном, узком и чуждом. Ему девица нужна. Молодая душа всегда соблазняется молодым бесом. Девица, в душу которой вселяется бес, а лицо ее безвинно и чисто, как у Мадонны...

Белла выпрямляется, словно в ней разжалась пружина. Как сегодня все объединилось, чтобы принести ей боль. Она смыкает глаза, и там, в подсознании, Мадонна прогуливается по тропинке между чистыми, как во сне, домами, и финиковые пальмы охраняют ее своими тенями от жары.

– Ах, госпожа Белла, у тебя тяжело на сердце. По лицу твоему вижу, что ты ощущаешь эту тяжесть. Это знак, что сердце твое еще не съел ненасытный еврейский бес.

Старуха кричала, а Белла не отрываясь смотрела на тарелку со сладостями, наполовину опустошенную. Господи! Она насытилась в то время, как товарищи ее голодны. Бес водил ее руку к тарелке с печеньями. Соблазнил.