Дети ангелов

– Вань, что ты хочешь от нас услышать? – спросил седовласый сухой мужчина, похожий скорее на подростка, чем на пятидесятишестилетнего врача, заслуженного академика Новосибирского национального научно-исследовательского центра. Кардиохирург прилетел по просьбе Емельянова на следующий день после звонка.

– Петь, от тебя лично я хочу услышать новый метод лечения нарушений ритма сердца. Вы в своем нерукотворном исследовательском центре, может уже в конце концов, изобретете достойное лечение с устойчивыми результатами?.. Извини, устал я. Позвал тебя, на самом деле, чтобы ты проверил протокол моей борьбы за жизнь Егора. Может, я что-то пропустил. Хладнокровие, понимаешь, меня покинуло. Мне нужно, чтобы этот малыш выжил! – Емельянов встал из-за стола и подошел к окну.

Он не хотел, чтобы товарищи видели его отчаяние.

– Иван Аркадьевич, – сказал широкоплечий и высокий пожилой человек. Он был полной противоположностью новосибирского академика. – Ты нам хоть поведай, что ты так вцепился в этого отказника, да еще и с таким списком диагнозов. Ты же знаешь, насколько все шатко у больных с синдромом Дауна. Зачем ты борешься с ветряными мельницами?

– Николай Васильевич… Ты не поверишь… Я люблю его, как сына… Да почему «как»? – Профессор отвернулся от окна и смотрел на своих коллег взглядом, в котором читалась усталость. – Я хочу его усыновить. Сначала отобрать его у смерти, а потом усыновить… Мы с ним три года вместе, почти с рождения… Я уже не смогу без него, понимаете? – голос Емельянова предательски дрогнул.

Профессор помолчал некоторое время, потом посмотрел на часы, поднял указательный палец вверх, и вышел из кабинета. Ему нужно было время, чтобы успокоить расшатанные за последнюю неделю нервы.

Вернувшись, он застал своих товарищей, увлеченно спорящим о комплексных лечениях при сердечно-сосудистой недостаточности.

– Ого! Здесь битва? Кто за красных? – Емельянов обнял обоих за плечи. – На самом деле я так рад вас видеть, ребята! Почему мы всегда встречаемся только по неординарным случаям, а?

– Вань, так жизнь наша – работа наша! Ты же не захотел ко мне пойти заведующим кардиологией. Виделись бы каждый день! – Николай Васильевич похлопал друга по плечу.

– Так! Предлагаю пойти пообедать. Я знаю одно шикарнейшее заведение. Там все и обсудим! Я, честно, так вам рад, ребята!

– Мы – за! – коллеги переглянулись.

Три старых друга, которых жизнь разбросала по разным дорогам, шли по залитому солнцем родному городу. Они живо спорили, наслаждаясь воспоминаниями о золотом и уже таком далеком детстве и их крепкой дружбе, которую не смогло разбить даже время.

Наступил вечер. Состояние Егора за последние сутки не изменилось, оставаясь крайне тяжелым. Емельянов простился с товарищами. Ничего нового они ему не сказали, признав его борьбу за жизнь этого малыша исключительно верной. Оставалось только ждать. Емельянов запретил себе видеть Егора. Он знал, насколько губительно чувство любви. В таких случаях его гениальный мозг отказывался принимать решения.

Профессор сел в машину и поехал домой.

* * *

«Зачем я согласился на это испытание? Мои собратья сейчас занимаются тем, что я умею делать лучше них. Они там, а я здесь в почти мертвом человеческом теле. Зачем мне нужны были эти доказательства? Я и так знаю, что я лучше Виктора! Зачем я здесь?» Георгий не мог припомнить время, когда у него не нашлось бы ответа на свой же вопрос.

Какая-то неведомая сила ломала его сознание, выворачивая мысли наизнанку.

Находясь в оболочке, которая вот-вот начнет процесс гниения, Георгий менялся сам. Страх и отчаянье, гнев и боль, зависть и обида – неведомые доселе чувства калейдоскопом сменяли друг друга, сжигая его дотла. Он испытывал отвращение к мертвой оболочке, в которой ему суждено было умереть, презирая себя за невозможность противостоять неотвратимой смерти. Размышляя о том, что кто-то другой займет его лидирующее место в сегментории и поселится в его келье, Георгий презирал всех, купаясь в неистовой ревности. Она раздирала его на части и стремительно уносила в объятия унижения и потерянности. Приближение такого позорного конца меняло его до неузнаваемости.

В этот майский вечер, за час до полуночи, в боксе реанимационного отделения перинатального центра, лежал на кровати ангел, познавший всю конечность бытия. Последнее и единственное чувство, которое и стало его новой сутью, было Смирение…

* * *

Дети чувствовали себя замечательно. Дача Петрова находилась в сосновом бору, в окружении трех озер, и казалась настоящим «преданьем старины глубокой». Деревянный сруб, выстроенный большим и просторным домом, восхищал своей необычностью и стилем. Естественная красота бревен и чудный смолистый запах в нем можно было сравнить только с необыкновенной сказкой. Оригинальность срубу придавали бревна разной длины и толщины, делая строение похожим на волшебную избушку.