Дети белых ночей

Голос больного был сухим и каким-то... потусторонним. Вадим опешил.

– Это же Наташа, Наташа Забуга, вы познакомились на твоем дне рожденья, помнишь?

– Разве? – Марков немигающе уставился на растерянного Вадима, потом медленно повернул лицо к Наталье. В помещении стояла звенящая тишина. Вадим крепко сжал руку жены.

– А по-моему, раньше... Гораздо раньше... Де Го! – вдруг истошно закричал больной, откидываясь с табурета назад.– Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! – В припадке, схожем с эпилептическим, Кирилл катался по полу и кричал: – Бурсико, возьми на себя палача! Бертран, на помост!

Ниночка и санитар бросились к больному.

Дисциплинированный Иволгин поспешно вывел Наташу из страшной комнаты.

Оставшись одна, Наташа с остервенением отбросила промокшую от слез подушку, свернулась калачиком и, насколько позволял живот, подтянула колени. Прохладная простыня приятно освежила горящую от переживаний щеку. Она закрыла глаза, волевым усилием плотно-плотно сжав веки. В лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки, и пришлось расслабить мышцы век. Сразу проявился образ Кирилла, каким она впервые увидела его на пригородном вокзале. Девушка снова крепко зажмурилась, и снова крохотные огоньки начали свой полет. Но уставшие мышцы не выдержали долгого напряжения, и вновь перед ее мысленным взором возникла картинка – танцующая девушка в ярко-красных сапожках. Она открыла глаза: «Господи! Почему мы все такие несчастные, и Кирилл, и Джейн, и Димка, и я? Нет, этого не должно быть! Что-то, к чему мы еще не готовы, застало нас врасплох... Нельзя, нельзя ему поддаваться! Дима, Димочка, услышь меня, приди ко мне! Мне так плохо, плохо, плохо...» Тут последние силы оставили Наташу, и она наконец забылась сном.

Вадим, стараясь не шуметь, тихонько проник в комнату. Он поднял подушку: «Мокрая! Ну и гад же я!» Положив подушку в кресло, он аккуратно, не желая будить Наташу, прилег рядом, и тут же горячая ладошка жены легла на его лицо. «Дима...» – прошептала любимая, не просыпаясь. «Я знаю, кому сейчас снится сладкий сон»,– подумал Домовой и через мгновение уснул.

...Под вечер она все же сбилась с пути. «Зря я свернула с большой дороги в лес! Пусть ветер, но я уже давно нашла бы ночлег»,– Наташа, путаясь в длинной дерюжной юбке, в кровь раздирая руки о ветки, пробиралась через густые заросли ольшаника. Обвернутая вокруг ступней кожа набухла от ночной влаги и холодила ноги. Неожиданно впереди блеснул огонек. Обрадованная девушка поспешила к нему.

Это была пригородная ферма. Огонек оказался чадным смоляным факелом, поднятым над оградой согласно королевскому указу, обязывающему выставлять на ночь подобный знак на всех строениях вдоль королевской дороги.

Собак во дворе не было, что говорило о крепостном или безденежном положении хозяев. Не решаясь постучать в казавшийся вымершим большой дом под соломенной крышей, она обошла сначала одну, потом другую пристройку и обнаружила лаз на сеновал.

Внутри сарая пахло еще не высохшей травой, и она в изнеможении опустилась на мягкое сено. В ночной тишине было слышно, как шебуршатся мыши. Девушка улыбнулась...

– Бродяжка! Тащите ее на двор! – Девушка не успела сообразить, кто кричит и на кого, как невидимая сильная рука, больно ухватив Наташу за волосы, поволокла ее из сарая. Те же грубые руки втолкнули девушку в круг бедно одетых людей, толпой стоявших посреди двора.