Дети белых ночей

Гудящий, как улей, пивной бар «Вена», свято хранивший пивную традицию вот уже вторую сотню лет, довольно равнодушно отреагировал на появление небольшой компании молодых людей.

Верный Сагиров, явившийся из прекрасного алма-атинского далёка и приведший с собой главную ныне достопримечательность приснопамятной «Аленушки» – Серегу Красина, профессионально занял угловой столик. Иволгин, привыкая к шумной суете и табачному смогу, брезгливо осматривал столешницу: на широких мореных плахах дрожали пивные лужицы и озерца, явно оскорбляя его представления о санитарии и гигиене в большом городе.

– Не кручинься, детинушка! – Сагиров был все такой же – бездна обаяния, ноль уныния.– Сейчас мы Зоеньку позовем, и настанет здесь у нас шик-блеск-красота! О, великодушная Зоэ! – Костик обратился к пожилой толстухе с кипой влажной ветоши в руках.– Снизойдите до бедных студентов! Приведите их скромный стол в соответствие с торжественностью момента! И ваш подвиг,– он проворно опустил в карман халата уборщицы рубль,– будет достойно вознагражден!

Великодушная Зоэ, кокетливо играя выцветшими очами, с грацией описанной Ремарком женщины-бегемота честно отработала свой целковый.

– Прошу садиться, мсье! Пиво сейчас прибудет!

Иволгин устало плюхнулся на мореную скамью.

– А теперь давай вещай, как не уберег друга от беды и женщины,– шутливый тон Сагирова испарился.

Они молча разобрали принесенные Красиным кружки и тарелки. Первый, стартовый глоток прошел в полной тишине. А далее, пока Вадим, сбиваясь и подбирая нужный тон, плел восхитительную чушь про первое настоящее чувство, которое не выбирает сердца своих жертв, ни слушатели, ни рассказчик к пенному напитку не притрагивались. С развитием печального сюжета все более и более крепли интонации и мрачнели лица молчавших. Закончив свой рассказ на событиях знаменитого автомобильного дня, Домовой замолчал.

– Такой мужик пропал! Куда только Родина-мать смотрела?

– Мимо...– Красин, как всегда, оппонировал Костику.

– Это точно! – Сагиров поднял кружку с геральдическим владимирским львом, широким жестом приглашая собравшихся присоединиться.

Последовала серия из мелких, чуть торопливых глотков. Наконец Домовой отставил пузатую кружку и, смачно облизав влажные губы, спросил Костика:

– Ты не слишком торопишься попрощаться с Кирой?

– Женатый человек практически потерян для вольной жизни! Это я авторитетно заявляю!

– Ну спасибо тебе!

– Не за что. А если серьезно, Вадимыч, то сам посуди – жили вы себе спокойно, горя не знали. Стоило только с тетками связаться и – опаньки! – получите: дурку с кагэбэшниками и розовощекого младенца. И, знаешь, братец, сдается старому Сагирову, что это далеко не все сюрпризы, что приготовила жизнь тебе и Кирюхе. Скажи, Серега?

Гигант важно кивнул.

– Итак, слово для доклада предоставляется товарищу Иволгину!

В обстоятельном рассказе Вадима лишь один-единственный раз была упомянута принадлежность англичанки к британской разведке, а про страшный и всесильный КГБ упоминалось раз тридцать. Получался у Домового, как у писателя Шварца, этакий дракон – традиционная для выходца из кругов технической интеллигенции сумма знаний о службе специального назначения.

Предстоящее мероприятие он описал по-деловому кратко, в основном касаясь вопросов массового участия в нем всех сколько-нибудь знакомых четверке организаторов, включая отсутствующую Кису, студентов и представителей рабочей молодежи. Их, то есть молодых сверстников, ленинградцев и, как было принято говорить, иногородних, надлежало вывести на берег Пряжки и устроить под стенами психиатрической больницы шумную манифестацию. С плакатами и прочими атрибутами святого дела борьбы за человеческую свободу, за право личности любить и быть любимым.

Когда же на место проведения митинга прибудут иностранные дипломаты и корреспонденты, каждый из собравшихся должен уметь четко и толково изложить историю Кирилла Маркова, несчастного ленинградского юноши, чей внутрисемейный конфликт поколений вылился в уродливую форму принудительного заключения в психбольницу. Про любовь товарища следовало упоминать, но особо не распространяться. Мол, имело место быть большое и сильное чувство к иностранной студентке, но сохранилось ли – о том никому неведомо, а что послужило оно причиной всех несчастий молодого человека – сомнений нет. Поскольку родитель его – «ба-а-альшой человек». Иной конкретики быть не должно – ни «Джейн Болтон», ни ее англичанство оглашению не подлежали.

В заключительной части доклада собравшимся было предложено обсудить вопросы организации митинга, технологии привлечения участников и распределить организационные обязанности.

– Офигенно! – только и смог проговорить Сагиров. И жадно, в один глоток, опустошил вторую кружку, словно пиво могло помочь боксерской душе избавиться от удивления.

– Да...– солидарная реакция Красина прошла «по-сухому».