Дети белых ночей

– Отнюдь, захотелось живого разговора. Ну же, смелее!

Кирилл присел на скамейку.

– Вы давно здесь? – Интерес сценической звезды казался искренним. Но тщательная, театральная мелодичность интонации смутила Маркова.

– А вы?

Актер конфузливо промолчал.

– Вы не похожи на душевнобольного,– спустя минуту констатировал актер.

– И вы не похожи.

– Правильно, актеры не бывают душевнобольными, они бывают сумасшедшими,– задумчиво проговорил сосед и добавил: – Если они настоящие актеры. Не желаете? – Он жестом фокусника извлек из такого же, как и у Кирилла, халата плоскую фляжку с коньяком.– Правда, ни закусить, ни чего другого – не имеется. Только если занюхать этой замечательной ботаникой,– он эффектным жестом сорвал веточку сирени, растер в пальцах листья и смачно нюхнул зеленую кашицу.– Ар-р-р-ромат! Так не желаете?

Кирилл отрицательно покачал головой.

– Жалко. Не привык я, человек публичный, к одинокому распитию. Впрочем, если вы не будете возражать, то я...– И он встряхнул фляжкой.

Коньяк весело булькнул. Звук вышел забавный, и Кирилл улыбнулся.

– Итак, отказываетесь?

Кирилл кивнул.

– Окончательно и бесповоротно?

– Да! – Марков буквально выдохнул это короткое слово.

И тут же молниеносное движение актерской руки обезглавило фляжку, раздался все тот же веселый булькающий звук. Через мгновение содержимое фляжки исчезло в драматической утробе.

– Надеюсь, пациент Марков воздержался от коньячного соблазна?

Голос Курилова прозвучал неожиданно близко. Кирилл вздрогнул и поднял глаза. В метре от скамейки стоял Анатолий Григорьевич, одетый в безукоризненно белый халат, а рядом с ним – гость из прошлого, Вадим Иволгин, покачивал одной рукой высокую детскую коляску на белых шинах.

– Вы, уважаемый нарушитель режима, будьте добры, следуйте за мной, а вас, молодые люди, оставляю наедине. И знаете, Кирилл, если у вас сегодня не появится охоты для вечернего нашего разговора, не беспокойтесь. Просто не приходите, и всё. Я пойму.

Курилов бережно подхватил под руку быстро охмелевшего лицедея и, поддерживая шатающуюся фигуру, увлек его в направлении больничного корпуса.

Улыбающийся Иволгин подкатил свое сокровище к самой скамейке.

– Здравствуй, Кирилл!

Выздоравливающий приветственно кивнул головой и тихо ответил:

– Привет... Вадим.

– Я ненадолго, нам с Верочкой еще домой добираться.– Домовой привстал и заглянул в коляску. Удостоверившись, что дочь спокойно спит, он понизил голос до полушепота, удачно попав в интонацию Кирилла: – Посмотреть не хочешь? – короткий кивок головой в сторону коляски.

– Красивая,– равнодушно, не поднимая головы, ответил Кирилл.

– Кто? – Классическое недоумение Иволгина: удивленный взгляд и часто моргающие ресницы.

– Коляска...

– Ты не хочешь разговаривать? Извини. Твой врач сказал мне, что без предупреждения приходить не стоило, но видишь,– Вадим вновь кивнул на коляску,– пошли на прогулку и – увлеклись.

В этот момент Иволгина-младшая недовольно и капризно проплакала некую просьбу.

Заботливый папаша тут же склонился над коляской, отработанным жестом служителя таможни ревизовал состояние пеленок и, убедившись в неверности своего предположения, приступил к успокоительному покачиванию гэдээровского чуда на пружинных рессорах.

– Бубу-бубу-бу-бу-бу! – В исполнении Домового даже немудреная колыбельная классика звучала как «смерть меломанам».

Кирилл поднял голову. Противостоящее солнце слепило глаза до слез, и даже низкий свод зеленого грота их нисколько не защищал. Видимая узнаваемость Вадима растворилась в подвижном и струящемся золоте солнечных лучей, на чьем фоне его фигура трансформировалась в черный силуэт, увенчанный стрельчатым готическим нимбом, свечение которого и было нестерпимым.

Кирилл плотно смежил веки. Его внутреннее зрение без труда распознало знакомые виды перемещения: мириады крохотных фосфоресцирующих звезд-огоньков, рассыпающихся и уносящихся в абсолютную густую темноту; вязкое сопротивление встречного эфира, указывающее на происходящее движение; ставшее привычным ощущение невесомости собственного тела.

Внезапно возникли мир и свет, лишенные предметной наполненности, четких контуров и красок. Неясный гул, слитый из огромного количества механических шумов и звуков, полностью блокировал слух, и только тело, продолжавшее ощущать свою невесомость, указывало на продолжение процесса перемещения.

Резкая вспышка ярчайшего белого цвета и медленное, словно специально заторможенное, сравнение – огонь – возникли одновременно и полностью переключили внимание Кирилла на внешние процессы. Огонь становился менее ярким, на глазах превращаясь в шелковое, радужно переливающееся полотнище, заполняющее собой все видимое пространство. Но и это видение просуществовало недолго. Яркие цветовые растяжки стали сливаться в насыщенные краски существующей реальности, в бесчисленные, хаотически движущиеся цветные пятна, которые вскоре стали обретать узнаваемые формы. В постепенно сложившемся пазле Кирилл увидел перед собой залитый солнечным светом немощеный дворик провинциального городка. Юноша осмотрелся.