Дети белых ночей

– Нет, нет, мам... Все нормально. Просто...– И серьезная девушка Серафима Иванцова, будущая звезда отечественной культурологии, совсем было решила ввести любимую маму в заблуждение, но не смогла найти необходимых слов.

– Серафима! Я тебя прошу, не скрывай ничего! Мы живем в такое время! – И мама решила ограничиться подобным кратким внушением.– Все, Симка, мне пора бежать, целую! – Иванцова-старшая мягко чмокнула любимое чадо в щечку и, передвинув на ходу красный бегунок настенного календаря, растворилась в полусумраке коридора и шуме наступившего дня.

Завтрак у Иванцовых был традиционно плотный – народ в семье работящий и большую часть суток проводит вне дома. Оттого перед Симой стояла традиционная утренняя задача: креветочно-творожный мусс, пара «утомленных» в духовке бутербродов с чеддером и две длинные венские сосиски. Против обыкновения Симочка не стала задумываться над вечным вопросом «С чего начнем трапезу?» и машинально, в силу привычки и недавнего холодного душа, энергично принялась за первое попавшееся блюдо. Мысли ее витали где-то далеко от семейной гастрономии – между обидой на себя за неуклюжую попытку соврать и семейством молодых Вертлибов в далекой Америке.

Серафима очень уважала себя за спокойствие, с которым приняла окончательное и бесповоротное решение Володьки жениться на другой. Сейчас она чаще всего вспоминала, как согласилась прийти на свадьбу только из упрямой и наивной уверенности, что именно сегодня ее любовь поможет ей найти те самые слова, услышав которые, Вовка изменит свой выбор. Но, увидев удивительно счастливого, даже необыкновенно просветленного в своем счастье жениха, Серафима отложила последнюю попытку и постаралась вместе со всеми гостями разделить радость праздника. Что самое удивительное – все получилось без мучительной и все уничижающей ревности, без досадной и бессильной злости, даже без глупых двусмысленностей, на которые ее так и подбивали одноклассницы, заранее подготовив для Симы специальный тост – «со смыслом».

Но сегодня все было одновременно так и не так. И возникло это «не так» буквально в последние минуты, после душа, а сейчас окончательно оформилось в понимание: ей плохо, ей очень плохо, грустно и одиноко без Вовки. Как бы она ни храбрилась и в какие бы спартанские режимы себя ни загоняла.

Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла – прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.

«Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какойнибудь коварный лунный денек...» Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. «Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо...» Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две «венские» сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. «Барабанные палочки! Одиннадцать – барабанные палочки!» – ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: «Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?»

Взгляд случайно упал на наручные часы: «Боже! Прозавтракалась!» Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.

– О, Симка-дымка-невидимка! Слыхала про Америку? Раскрутилася веревочка, показался ей конец! – Прыщавый Губкин, прибывший учиться из далекого Забайкалья чуть ли не с рыбным обозом, был записным патриотом и чего-только-возможно-фобом: от нацизма и сионизма до трусиков-танго и стриптиза включительно. Идеалисткескромняге Иванцовой он пытался покровительствовать.

– Какая веревочка, ты о чем?!

– Гы! Тайга в твоей голове! – Он по-простецки ткнул потными пальцами прямо в лоб чистоплотной Симочке.– Как в старом анекдоте: «Мистер, у нас в Америке... Америке! Капец твоей Америке! Кто, гады, ботинок на пульт бросил?!» А, не слыхала, что ли? – И Губкин оторопело замолчал.

Непривычно взволнованная Сима, такой он ее никогда не видел, раскрасневшаяся, с крепко сжатыми кулачками, явно хотела ему возразить. Но решительность сокурсницы выглядела странно: вся ее ладная, собранная фигурка, готовая к физическому отпору, контрастировала с растерянностью и тревогой, ясно читавшихся в смятенном взгляде.

– Ты чё, Иванцова?!

– Через плечо, придурок! – И острый Симочкин кулачок больно ткнул Губкина в прыщавую бурят-монгольскую скулу.– Еще раз дотронешься до меня своими лапами – всю морду разворочу! – Серафима половчей перехватила лямки рюкзака и, дробно стуча каблучками, устремилась вниз.