Дети белых ночей

Марков влез в драповое пальто, намотал на шею длинный, в два человеческих роста шарф. Вспомнил малиновый шейный платок. И вправду, чего это он напустился на физика? Нормальный мужик, не стукач, не псих. Рифму вот оценил по достоинству. Из-за этой рифмы, внезапно пришедшей с утра в голову, Кирилл Марков и написал эпиграмму. Миронов – мир ионов. Сначала была рифма, а уж потом сам собой родился этот зловещий смысл. Так сказать, ради красного словца... И не то что обиды, никакого дела не было ему до Миронова. Не в Миронова он целил, а в ненавистную Кириллу точную науку. Вот кому он желал мучительной смерти, так это эпюрам, интегралам, кривошипам, реактивам и, конечно, диполям. А Миронов пусть себе живет...

В Ленинградский институт водного транспорта вели две дороги. Одна шла трамвайными путями вдоль Обводного канала. Кирилл первые студенческие дни ездил этой дорогой. С одной стороны он видел страшные производственные корпуса, которые скрежетали козловыми кранами, дышали едким, тяжелым паром, когда он трясся мимо в полусонном трамвайчике. С другой же плескался жутким техногенным коктейлем Обводный канал. Вот что ждало его после окончания института – или огонь производственных монстров, либо же полымя мазутных рек в речном пароходстве. Чужой и страшный мир лежал перед ним, как орудия пыток перед маленьким, одиноким еретиком.

А потом Дима Иволгин, который тоже жил в Купчино, показал Кириллу другой маршрут, чудаковатый, как все связанное с Иволгиным, но все-таки другой. Теперь он ездил на электричке до Витебского вокзала, а потом пересаживался на двадцать восьмой трамвай. Тут хотя бы мелькали какие-то деревья, дома, люди. Бывший Измайловский собор, с синими куполами, похожий на чернильницу, магазин старой книги на проспекте Огородникова, где можно было купить потертую на сгибах «Библиотеку поэта», пивные киоски у завода Степана Разина, где тоже была жизнь...

К одному из этих заветных киосков, притулившемуся к желтому забору с колючей проволокой поверху, и направлялся сейчас Кирилл Марков. Пиво, как некую культурную субстанцию, он открыл для себя на втором курсе. Только за компанию, морщась от отвращения перед грязью и вонью, сделал он свой первый глоток. Скоро же он понял и принял все – и плохо сполоснутую кружку, и серое пятно на белом фартуке продавщицы, и запах пота от толпящихся работяг, и белую пену, сдуваемую на заплеванную землю. Пить пиво – значит принимать все, без исключения, испытывая странное удовольствие от грязи, чувствуя некий иммунитет перед всякой заразой, извлекая странное удовольствие, похожее на утоление многодневной жажды из нечистого источника, из пороков и всеобщей неустроенности. Так вот пьют пиво в Ленинграде.

В это время у пивного киоска народа почти не было. Только два алкаша тщательно пересчитывали мелочь на сдвинутых грязных ладонях. Один из них сунулся в окошко и, называя толстую, презрительную продавщицу Зайкой, стал выяснять – точно ли это пиво течет сюда по прямому трубопроводу с завода? Второй же алкаш дружелюбно посмотрел на Кирилла, попытался даже приложиться к козырьку своей кепки, но выронил при этом монетку. Она не застряла в весенней грязи, а отскочила от камня и юркнула в узкую щель за обшивку пивного ларька.

Долго алкаши доказывали толстой бабе, презирающей весь мир, что это был двугривенный и что она его легко достанет, когда будет подметать. Они призвали Кирилла в свидетели, и тот с готовностью подтвердил. Но «Зайка» видела этот мир насквозь, и ей трудно было что-то объяснить. К тому же она никогда не унижалась до подметания ларька. Тогда Кирилл добавил мужикам мелочь и стал их другом на эти несколько минут и на всю оставшуюся жизнь. Надо было только прийти куда-то на Лермонтовский и спросить дядю Пашу Раздолбая. Так и спросить – дядю Пашу Раздолбая.

Второй алкаш, имени которого Кирилл так и не узнал, посмотрел на него серьезно, вздохнул и сказал странно и непонятно:

– Вот видишь, парень, закатилась монета и будет там лежать, пока киоск этот не сгорит. А твоя монета пошла по рукам бродяжить. Так и человек. Думают, пропал безвозвратно. А он просто вечный скиталец. Ходит себе где-то. Скажи вот, парень, какая жизнь настоящая? Залежалая иль пропащая?.. А никакая не лучше. Ни той нет, ни другой. Ни тебя нет, ни меня... Ни того парня...

– Какого парня? – не понял Кирилл.

– А того, про которого в песне поется. «И живу я на земле доброй за себя и за того парня...»

Мужик пропел строчку из песни и закашлялся.

– Надо было брать с подогревом. Горло вот застудил.

– Постой, мужик, что ты там говорил про скитальца? Ты про кого это? Что ты хотел сказать?

Кирилл подскочил к мужику, но тот уже приложился к кружке. Тогда Марков схватил его за грудки и встряхнул резко. Алкаш крякнул, еле устоял на ногах. Пиво плеснуло широкой волной и пролилось на землю.

– Э-э! Парень, ты чего к человеку прилип? – Между ними попытался втиснуться второй алкаш.– Обалдел, что ли? Ты чего? Из-за денег? Да мы отдадим тебе, спроси дядю Пашу Раздолбая. Меня на Лермонтовском каждая собака знает. Руки-то убери...