Дети Бемби

«Скрип кузнечика, — подумала Гурри, — кваканье лягушек, как их можно сравнивать!»

Возразить вслух она не решилась.

Начинался белесый рассвет.

— Кукареку! — прокричал петух. Ему ответил второй, третий — и понеслось… Гурри вскочила, вспомнив гуканье фазанов, слетающих со своих деревьев. Крик петуха показался ей каким-то неземным.

— Кто это? — спросила она.

— Это гордец, — пренебрежительно объяснил филин, — простак, чванливый заносчивый, раздувшийся, от гордости, дерзкий Есть тут у нас такие. Он свободно ходит вокруг со своими многочисленными курами. Если я когда-нибудь до него доберусь, то отделаю его как следует. Вот уж отведу душу!

Филин встряхнул перья и стал в два раза страшнее; прикрыл большие цвета желтого янтаря глаза и хлопнул клювом.

Светало. Гурри увидела просторы полей. Высоко стояла кукуруза, колосились хлеба, зеленела картошка. Над ними порхал жаворонок, его почти не было видно. Поющая точечка в небосводе. В хлебах раздался громкий шорох, оттуда вынырнули две сороки, устремились к лесу и исчезли.

— Это мои родственники! — закричала Гурри, — родственники нашей семьи, но я с ними не знакома.

— Они прилетают сюда каждую ночь, — сказал филин. — Часто Он их подкарауливает, но все еще ни в одну не попал. Каждый раз их как ни бывало.

— О таких прогулках я вообще ничего не знаю, — созналась Гурри, здесь для нее было ново все.

Филин с жалостью сказал:

— Что ты вообще знаешь, девочка?

Фазаны пробирались сквозь кукурузу.

— Этого я тоже никогда не видела, — сказала Гурри.

— Они очень любят кукурузные початки, — объяснил филин, — но иногда это стоит им жизни. Таков мир. Чтобы добыть пищу, большинство рискует жизнью.

Закудахтала кура.

— Вот вам, пожалуйста! — рассердился филин. — Эти куры такие тщеславные, еще несноснее, чем петух. Какой шум они поднимают, корчат из себя неизвестно что, когда снесут одно единственное яйцо. Противно! Какая другая птица бегает, откладывая яйца? Какую ни возьми, ни одна и не пикнет. Рабыни, обыкновенные нахальные хвастуньи.

Пришли крестьяне и начали косить хлеба. Завидя их, Гурри испугалась, забегала в поисках убежища и не нашла.

— Они не опасны, — успокоил ее филин, — у них нет огненной руки. У них только острый зуб. Ты можешь их не бояться.

Косы посвистывали в стеблях, хлеба ложились рядами.

— Когда крестьяне все скосят, — оказал филин, — тогда я пойду туда.

— Как это вы туда пойдете?

— Потом, потом я расскажу тебе о моих страданиях.

Он опустил голову, его глаза закрылись, прежде чем он успел спрятать голову под крыло, Филин уснул.

Ликующая песнь жаворонка по-прежнему разносилась между небом и землей. Ни один другой голос не осмеливался ее прервать. Гармонично сливались с песней случайные звонкие удары зябликов или черных дроздов, Гурри была в восторге. Жаворонок в течение всего времени был для нее главной поддержкой, постоянным утешением, убаюкивал и приносил, пусть даже изредка, сказочное ощущение душевного покоя.

То тут, то там замечала Гурри маленькую птичку и, не веря своим глазам, приглядывалась к ее невзрачной внешности, удивлялась неутомимой силе, живущей внутри малюсенького горлышка и узкой грудки. Затаив дыхание, смотрела она, как жаворонок, словно камень, падал с высоты и, взмахнув несколько раз крылышками, исчезал в жнивье.

Один раз она испугалась за жизнь полюбившейся ей маленькой птички. В небе парил кругами сарыч. Жаворонок был у самой земли, и сарыч с налета бросился на добычу; он оказался совсем рядом с божественным певцом. Потом он полетел в сторону леса с добычей в клюве. Гурри была в отчаянье. Неужели она больше не услышит восхитительного пения? В этот момент жаворонок взвился вверх и, едва он оторвался от земли, снова полились трели. Гурри с облегчением вздохнула. Сарыч схватил всего лишь маленькую мышку.

Постепенно Гурри меняла свои привычки. Она бодрствовала днем и спала ночью. Она наслаждалась палящими лучами солнца. Ей уже не внушал страх егерь, который кормил ее сладким сеном из клевера. Она больше не боялась собаки, стоявшей по ту сторону проволочной сетки. Сетка защищала ее, и Гурри это скоро поняла. Пренебрежительно смотрела она на петуха, который, по мнению Гурри, щеголял тщеславным франтом среди жалких кур. Его красный гребень вызывал у нее отвращение, желто-золотистая грудь с роскошными перьями нисколько не нравилась. Вот фазаны — совсем другое дело. Свободные, прекрасные, дикие создания. Как высоко взвиваются они в воздух, когда надо удрать! Этот жалкий петух только чванится, когда расправляет и складывает крылья. Он только и может с большим трудом вспрыгнуть на забор и считает это достижением. Куры петушиной свиты казались ей выродившимися, родственниками фазанов. Безропотные слуги, которых Он называет своей собственностью, которые послушно и торопливо бегут, когда Он их манит и сыплет им корм. Жадные до еды бездельники!

Гурри не служит Ему и не будет служить ни под каким видом.