Дети блокады

Вскоре отключили свет. Еще раньше Виктор вместе с матерью забили единственное окно комнаты ватным одеялом. На первом этаже люди часто страдали от осколков бомб и снарядов. Да и тепло в комнате с заколоченным окном лучше сохранялось. Тогда, правда, никто не предполагал, что могут отключить свет. Теперь комната превратилась в темную берлогу: керосин не выдавали с начала осени.

В кромешной тьме о жизни напоминали только радио да зажигаемая вечерами лампадка, прикрепленная к основанию большой старинной иконы Христа-спасителя, которому мать воздавала хвалу и благодарность за то, что до сих пор приходят письма с четырех фронтов. В колеблющемся свете едва выделялся строгий спокойный лик, но зато отчетливо высвечивались слова: «Мир Мой даю, мир Мой оставляю. Да любите друг друга», написанные на свитке, который Он протягивал людям. Витьке казалось, будто Христос, оставаясь в тени, просил обратить внимание на свой призыв.

– Ма, – как-то спросил Витька, когда мать, последний раз перекрестясь, поднялась с колен, – а у немцев такая икона есть?

– Нет, – тихо, но твердо прозвучал в темноте ее голос.

Теперь что день, что ночь – все было едино. Ходики, единственные часы в семье Стоговых, не заводили: в темноте не было видно ни стрелок, ни цифр. Время по утрам объявлялось по радио, но Александра Алексеевна поднималась еще раньше, потому что магазины начинали работать с шести часов утра. Она уходила одна, занимала очередь в продовольственный и в булочную одновременно.

Витя просыпался со словами диктора: «Говорит Ленинград…», быстро одевался и шел в магазин. Отоваривание карточек – обязанность его и матери. Карточки хранились в специальном внутреннем кармане его куртки.

Услышав шум возле магазина, Виктор прибавил шаг, беспокоясь, что может прозевать очередь. Протиснувшись вперед, он увидел плачущую женщину и громко возмущающегося мужчину. Такие сцены сейчас были редки. На них уже не хватало сил. Пожалуй, всего два раза за последний месяц Витька видел подобные: когда женщина обнаружила, что у нее украли карточки, и еще, когда мальчишка вырвал у какой-то старушки хлеб и кинулся из булочной. У двери его успели схватить, он упал и, лежа, обеими руками старался запихнуть оставшийся хлеб в рот. Кто-то стал его колотить, а он еще быстрее заработал челюстями.

Витька протиснулся сквозь толпу к двери магазина. Здесь снова и снова, подсвечивая фонариком, читали объявление, подписанное заведующим отделом торговли Ленгорисполкома Андреенко о пятом по счету снижении норм продуктов. Страшно было подумать, не верилось, что от того маленького, сырого, липкого, как глина, кусочка хлеба можно отрезать еще долю.

– Это уже конец, смерть, конец… – исступленно твердила пожилая женщина.

– У меня умер муж. Думала, хоть мы с дочкой продержимся. Видно, нет! – причитала еще одна. – Неужели они там ничего не могут придумать? Ведь есть же движение через Ладожское озеро. В конце концов, самолетами! – упрекала она руководителей города.

– А что им думать! Они сытые! Этот Андреенко, который нам все время норму режет, он же не голодает. А сытый голодного не разумеет… – это раздавался довольно громкий бас мужчины громадного роста с рыжей окладистой бородой.

– Как вам не стыдно, гражданин! Это провокация! Как вы смеете так говорить об Андреенко! Вы его видели? Моя дочь работает у него, так… – Но голос старушки потонул в нахрапистом басе.

– А ты полегче, полегче, заступница! Быть возле масла – и не лизнуть? Кто тебе поверит? Я вот дворник, так мне, кроме лопаты, лизнуть нечего, – зло напирал мужчина.

Мнения людей разделились – может быть, под свежим впечатлением от только что прочитанного об убийственно малой норме хлеба. Пока никто из них не знал, что и эту норму удастся выдержать только за счет нового очередного снижения продовольственного пайка бойцам Ленинградского фронта; что на Ладоге наступило такое положение, когда на судах уже плавать нельзя, но нельзя еще и ездить на автомашинах. Самолеты, которые мог выделить Государственный Комитет Обороны СССР, летали днем и ночью, невзирая на непогоду, терпя потери от вражеской авиации.

Виктор впервые слышал такую откровенную хулу. Стало жутковато. Он пытался вспомнить, в каком доме на их или ближайшей улице работает этот дворник. Уж дворников ребята знали даже лучше милиционеров. Милиционеры продвигались по службе, переставали служить постовыми, а дворниками были целые династии. Да и работали они подолгу. С точки зрения ребят, дворники не заслуживали такого «долголетия», потому что они ловили мальчишек, катавшихся, уцепившись сзади машин, на коньках. Какое же это было удовольствие – догнать на мостовой грузовик и, зацепив за борт проволочный крюк, промчаться по улице, высекая коньками искры на булыжниках!