Дети Бога

— Стабильность и порядок всегда оплачивались пленом и кровью, — сказала рунао своему подопечному, направив на него спокойный взгляд. — Песни рассказывают также о Веке Постоянства, когда все было так, как надлежит, и каждый знал свое место и место своей семьи. Существовало уважение к тем, кто выше, и учтивость от тех, кто внизу. Все части пребывали в равновесии: Управление торжествовало, а Хаос сдерживался…

— Да, да: «Свирепость контролировалась, словно женщина в ее комнате». Или Рештар в ссылке, — сказал мальчик. Она била его регулярно, но он оставался импульсивным и опасно циничным. — Было ли вправду все так здорово, Селикат? Даже когда люди держатся своих мест, земля может расколоться, поглотив города. И что тогда станет с равновесием? В наводнениях может утонуть половина населения провинции, расположенной в низине. Пепел может засыпать город за меньшее время, чем займет сон после трапезы.

— Верно, — признала Селикат. — И что еще хуже: есть такие, кто втайне питает злобу и развязывает кровную вражду, когда позволяют обстоятельства. Существуют зависть и своекорыстие. И агрессивность, и гнев: слепая и глухая ярость, побуждающая разделаться с кем-нибудь, раз и навсегда.

Рунао замолчала. Всегда почтительная, она была тем не менее наследницей многих поколений селекционного выведения и абсолютной госпожой в своей области знаний. Всю жизнь она пребывала в окружении индивидуумов, наделенных анатомией, рефлексами и инстинктами хищного вида: хватающие ступни, рассекающие когти, мощные конечности; терпение при выслеживании, сноровка — в подготовке засады, стремительность — в убийстве. Селикат видела, как поступают с вольнодумцами, и не желала Хлавину такой судьбы.

— Но вопреки всей этой свирепости, — продолжала она, — тогда были великие юристы, изобретательные дипломаты, люди, чьи голоса могли восстановить спокойствие и образумить других. Ты, мой господин, назван в честь величайшего из них: Хлавина Мра, чья мудрость запечатлена в основном законе Инброкара, чью ораторию «Будем ли мы как женщины?» поет каждый имеющий право на потомство мужчина, когда достигает зрелости и занимает свое место в обществе.

— А что, если бы Хлавин Мра родился третьим? — спросил его тезка. — Или даже первым?

— Какое-то время Селикат молчала. А затем опять его выпорола. «Что, если?» было даже более опасным, чем «зачем?»

Если бы не влияние Селикат, Хлавина постигла бы судьба многих рештаров его касты, соблазненных пышными утехами праздной и беспечной жизни третьерожденного аристократа. В расходах Хлавина не стесняли; Дхераи и Бхансаар, опасаясь покушения и предотвращая козни, были рады предоставить Хлавину все, чего тот желал, — до тех пор, пока он не посягал на принадлежащее им. Лишенный права плодиться, сосланный вместе с гаремом рунских наложниц и кастрированных джана'ата во Дворец Галатна, Хлавин делил свое изгнание с третьими сыновьями меньшей знатности, которым позволяли путешествовать свободней, чем тем, кто стоял выше. Вместе они заполняли пустые дни жестокими играми или убивали время в безобразных пиршествах-оргиях и все более непристойных сексуальных утехах.

По крайней мере, когда она вопила, я знал, что меня кто-то заметил! — орал пьяный и растерянный Хлавин, когда Селикат бранила его за то, что он причинил наложнице такие повреждения, что девушку пришлось умертвить. — Я невидим! С тем же успехом я мог быть Джхолаа! Здесь нет ничего реального! Все важное где-то в другом месте.

Иные рештары принимали свою судьбу и стремились забыться в напевном аутогипнозе ритуала Сти. Но Хлавин жаждал не меньшего, а большего бытия. Некоторые рештары были состоятельными людьми, не имевшими вкуса к сражениям или законам и искренне предпочитавшими науки; такие продолжали учиться, превосходя образованностью своих предшественников, и из них получались архитекторы, химики, инженеры-строители, историки, математики, генетики, гидрологи. Но Хлавин не был ученым.

Селикат была мудра и распознала тревожные симптомы интеллектуального коллапса. Не видя выхода из этой западни, Хлавин уничтожит себя — так или иначе. Существовала единственная возможность… Она противилась этому долго, надеясь, что он сам нащупает какой-то другой путь.

Селикат приняла решение, наблюдая за Хлавином в тот вечер, когда он слушал гражданские хоры Гайджура и древние песнопения, наполнявшие воздух при заходе второго солнца; Поставьте в это время суток двоих джана'ата лицом друг к другу и зазвучит песня, неизбежная, как темнота. Партии для третьего не было: все — созвучия базировались на двух голосах. Ей так и не удалось выбить из Хлавина музыку. Он не имел права петь, но лишь в эти минуты выглядел довольным; а когда ветер дул в ее сторону, Селикат могла слышать, как он выводит основную тему или поет в контрапункте, если тот ему нравится, исходные тона украшая хроматическими элементами, которые расширяли басовую мелодию или бросали ей вызов.

Когда последние ноты потухли — вместе с умирающим солнечным светом, Селикат подошла к нему и заговорила, не заботясь, слышит ли ее кто-то еще: