Дети богини Кали

Онки действительно уже не помнила, как не помнила она и остальные девяносто пять процентов причин своих драк; сегодняшняя, пожалуй, оказалась тем редким исключением, когда Онки пришлось честно защищаться; обычно же аномально высокий коэффициент агрессивности попросту требовал внимания к себе: желание впечатать куда-нибудь кулак было продиктовано природной необходимостью, и уж если подворачивалось хоть какое-нибудь относительно правое дело, за которое следовало побороться, то грех было этим не воспользоваться.

— Так если ты меня недолюбливаешь, то почему защищаешь? — не унималась Онки, — ведь если мы с тобою однажды чего-то глобально не поделили, стало быть, мы враги?

— Только в том случае, если нам обеим всё ещё нужно то, чего мы не поделили, — иронично изогнув бровь, отвечала ей собеседница.

Онки тут же вспомнилась сцена в столовой: разгневанная Кора, изумленные лица, повернутые в одну сторону, точно множество экранов с идентичным изображением в гипермаркете электроники, Лопоух с пятном вишнёвого компота на груди, будто застреленный или проколотый насквозь шпагой…

— Но ведь ничего не забывается, и вряд ли ты будешь относиться к кому-либо с прежней симпатией после того, как он пропишет тебе в челюсть?

Кора сдержанно усмехнулась.

— Смотря за что. Добро и зло категории относительные, а потому конкретный на совесть отвешенный хук с одинаковой вероятностью может быть тождественно равен как одному, так и другому. Тебе, вероятно, не знакома притча о воробье, лисе и лошади?

Онки помотала головой.

— Держи, пригодится. Летел воробей зимой, замёрз, упал. Казалось, тут всё, и конец ему, да проходила в это время мимо лошадь, навалила большую кучу, на воробья прямо, а куча тёплая, отогрелся воробей и думает: «Вот, лошадь, зараза, вздумалось ей на меня насрать!» Негодует. Шла мимо лиса, увидела воробья, услыхала его причитания, помогла ему выбраться из кучи, перышки очистила ему, языком вылизала, а потом взяла его, да и проглотила. Благо так же часто бывает грубым, как зло — ласковым.

Кора глядела на тринадцатилетнюю девчонку, сосредоточенно сопящую окровавленным носом, со снисходительным умилением, как на маленького ребёнка, хотя сама была лишь двумя годом старше.

— Ты хорошо дерешься, — пробормотала Онки. Чувство благодарности обязало её сделать защитнице комплимент.

Кора только неопределенно махнула рукой в знак того, что не считает это сколько-нибудь примечательным достоинством.

Они медленно шли вдоль необозримого забора из металлической сетки, которым огорожены были корты, футбольное поле, похожее на цирковой шатер здание круглогодичного катка и прочие постройки спортивного комплекса. Заходящее солнце пробивалось между отдаленными корпусами Норда яркими вспышками, листва с деревьев облетела уже почти вся, но было тепло, тихо…

Случившееся неожиданно и стремительно сблизило Онки и Кору — словно стихийное бедствие одним рывком бросило их навстречу друг другу.

По неширокой мощеной тропинке вдоль кортов шли близко, иногда соприкасаясь плечами.

— За что, если не секрет, на днях ты облила…наставника Макса компотом? — Онки сначала хотела сказать «лопоуха», но потом решила, что это может обидеть Кору, ведь и горилле понятно: она к этому парню неравнодушна… Вообще говоря, Онки немного стыдилась своей бесцеремонности, но этот вопрос, однажды возникнув, уже долго ей досаждал, точно мясное волокно, застрявшее между зубами, а другого столь же удачного шанса задать его могло и не представиться.

Кора ответила не сразу. Она, вероятно, не ожидала столь стремительного вторжения в личную сферу. Подставив лицо солнцу и благодушно щурясь на него, она медлила с ответом, но молчание её не было неловким, оно носило характер скорее созидательный, будто бы Кора тщательно, как мастер, шлифовала и полировала ту фразу, которую собиралась произнести.

— Я не то чтобы мстила ему за какой-то поступок, ничего он мне не сделал, — ответила она, — а так, выдала небольшой кредит его будущему самоуважению…

Онки сперва внутренне возмутилась, но ничего не сказала. Ей вспомнилось то загадочно покорное выражение лица Макса, с которым он принял унижение.

— Он что-то пообещал тебе?

Онки почувствовала, что её собеседница слегка напряглась.

— Есть такие вещи, которые значат гораздо больше, чем любые обещания, — сказала она сухо.

— Тебе неприятно об этом говорить? — предположила Онки.

— Нет. Отчего же? Спрашивай. Я должна тренироваться не принимать это всерьёз. Меня, надо признаться, ужасно бесит, что все мои друзья избегают говорить со мною о Максе, с преувеличенной деликатностью обходят эту тему, подобно тому, как стараются не напоминать людям о смерти близких.

— Вероятно, они судят по себе, люди не любят вспоминать о своих поражениях… — Онки осеклась, слишком поздно сообразив, что произнесенная фраза могла задеть собеседницу.

Кора снисходительно хмыкнула.