Дети богини Кали

Вахтер взглянул на него с сердитым изумлением.

— Да ты что? Знаешь сколько у меня тут всяких разных бумажки пишут? Где же упомнишь? — старик отхлебнул что-то из фляжки, стоящей на краю стола, — ну молодежь пошла, ужас! У меня, — добавил он чуть погодя, — сто двадцать три возлюбленных было, и я их до сих пор всех по порядку назвать могу! А сейчас… И имен не спрашивают. Всё сразу и не глядя… Ну времена, ну нравы…

Вахтер снова отхлебнул из фляжки.

— Сам помнить должен с кем шатался! — вытянув вперед шею как сердитая птица, негодующе шикнул он на Малколма.

— Простите… — юноша бессознательно подался назад, — ну, может быть, у вас хоть бумаги эти остались… — робко предположил он.

— Всё к директриссе уже пошло, — ворчливо отмахнулся вахтер, — любит — сама придет, а не любит, так дурак, выбирать не умеешь.

— Спасибо, — аккуратно притворив дверь будочки, Малколм направился к себе наверх.

Безбрежная радость быстро таяла, сменяясь отрезвлением с горьковатым привкусом предчувствия расплаты.

«К директриссе, к директриссе…»

Унизительная процедура «принятия позора» всегда проходит в малом ковровом зале, примыкающем к кабинету Аманды Крис.

Эта изысканная пытка проводится весьма торжественно — приглашенные собираются, со строгими вытянутыми лицами прочитывают речи, и воспитанник, нервно переступая с ноги на ногу на красном ковре, дрожащими руками принимает из рук директриссы чёрный галстук и закрепляет его на рубашке. Затем кланяется, произносит несколько слов в свое оправдание, отходит, опустив голову, красиво разворачивается, и с достоинством покидает зал, ступая по ковру безупречно отполированными туфлями…

Нужно одеться как можно лучше. Пиджак и брюки должны быть как следует отпарены, и ни в коем случае нигде нельзя обнаружиться жирному пятну или небольшой дырочке. Собираться следует будто на свадьбу или на похороны — собственные! — с невероятной тщательностью. Никаким случайностям не позволено вмешиваться в ход этого мрачного, но красивого ритуала…

Малколм открыл шкаф. Вот они — строгие чёрные брюки, чистые, отглаженные, ничего не надо делать — только надеть, он очень редко их носил, предпочитая более свободный стиль. Вот — пиджак. Белая рубашка. Подержав вешалку в руках, юноша водворил её на место. Нет уж! Не дождутся. Больше он не собирается играть по их правилам.

Малколм улыбнулся.

Он принялся доставать из шкафа одну вешалку за другой. Критически разглядывал каждую вещь, хмурился, прикидывал на себя и вешал на место.

«Где тут у меня самое вызывающее шмотье?»

Юноша выбрал для предстоящего мероприятия нежно-голубые невероятно узкие джинсы-клеш и яркую шелковую рубашку с цветами и птицами, которую он обычно носил только во время летних каникул. Малколм чувствовал ту необыкновенную легкость прощания с прошлым, которая обычно приходит лишь с мудростью или с осознанием обреченности; он ясно понимал, что теперь его жизнь никогда уже не будет прежней, но жалеть о чем-либо глупо, тем более если благодаря этой ночи, проведённой за стенами Норда и низвергнувшей его в позор, он познакомился с самой лучшей девушкой на земле!

Малколм извлек из ящика стола косметичку.

Освежил губы прозрачным блеском. Не спеша накрасил ресницы. Для полноты образа он решил нарисовать себе особенно яркие стрелки — пусть ворчат! — несколько чётких карандашных линий, проведённых привычной уверенной рукой — и его огромные выразительные глаза как будто стали ещё больше…

В последний раз взглянув на себя в зеркало он игриво приподнял бровь и ухмыльнулся: мы, дескать, ещё посмотрим, кто кого…

Лишь одно обстоятельство теперь печалило его.

Саймон.

Согласно неписанному правилу запятнавшего свою репутацию Малколма как юношу, подающего не самый лучший пример, должны были лишить шефства над младшим товарищем…

В дверь постучали.

— Это я, — раздался знакомый голосок.

Малколм открыл, склонился и без слов обнял своего питомца.

— Я знаю, что произошло, тебя не было ночью, и ты теперь должен идти к директриссе, — Саймон тоже обнимал его, изо всех своих детских силенок прижимая к себе, — пожалуйста, скажи им, чтобы они не отнимали меня у тебя, я не хочу другого старшего брата, я никого не хочу кроме тебя, я буду прятаться от них, ломать их электронные карточки и плевать им в суп… Пожалуйста, скажи…

Мальчик умолк и теперь просто плакал, уткнув носик в пахнущую модной туалетной водой цветастую рубашку Малколма.

— Ну хорошо, я скажу, я обязательно им скажу, — растроганно прошептал тот, чувствуя, что и по его собственной щеке скатывается большая прохладная слеза.

В ковровом зале все уже собрались — классный наставник, педагог-психолог, главный смотритель общежития, заместитель по учебно-воспитательной работе, ну и, конечно же, директрисса. На них были одинаковые черные костюмы — торжественные и простые, они свободно расселись за стоящим в центре зала подковообразным столом из плотной роскошной древесины — и в первую секунду Малколму подумалось, что они похожи на сборище хищных птиц.

— Добрый день, — сказал юноша.