Дети большого дома

Каро передал иглу и шило Славину, обулся в валенки.

— А я подал заявление о приеме в партию, — подойдя к Каро, тихо шепнул Аргам. — Так и написал: «Если убьют, прошу считать коммунистом…»

Каро молча вытащил из-за пазухи кандидатскую карточку, с радостью, но без тщеславия показал Аргаму:

— Вчера получил.

— Уже? Когда же ты подал заявление?

Аргам задумчиво помолчал. Потом, попросив у Каро бумагу и карандаш и устроившись поудобней, он тоже сел писать письмо.

— А ты написал Анник?

Каро ответил, что они виделись сегодня утром.

— Виделся? Ну и что ж? Нужно написать перед тем, как пойдем в разведку.

— Она и так знает, что идем.

Товарищи не поняли друг друга. Письмо, написанное любимой девушке перед уходом в разведку, приобретало в глазах Аргама значение священного обета. Каро же не чувствовал необходимости в подобной торжественности. Жизнь для него была такой, как она есть, всецело захватывала его своим обаянием и силой.

XLVIII

Закончив свои дела, они пытались отдохнуть, но никому не удалось сомкнуть глаза. Спустя два часа пришел поговорить с разведчиками комиссар Микаберидзе. Командованию очень нужен «язык». Если попадется хороший — будет чудесно. Командование уверено, что разведчики вернутся с удачей. Следует только действовать умело, проявить в решающий момент быстроту и напористость, чтоб при смелом поступке одного немедля подоспел на помощь другой. Например, если…

И комиссар полка стал рассказывать различные случаи о возможном выходе из неожиданных положений. У бойцов создалось впечатление, что комиссару приходилось не раз бывать в разведке. Потом он заговорил с братом по-грузински — тихо, по-семейному.

В подобные минуты один из них переставал быть бойцом, а другой комиссаром: говорили друг с другом старший и младший братья. Давал ли старший брат советы младшему? Но ведь он уже дал их всем, в том числе и Ираклию! Или они вспоминали свою мать, которая ждала их письма, дрожа за жизнь сыновей, как и все матери? Трудно было угадать.

В первый раз бойцы видели братьев за такой задушевной беседой, и это было им любо.

В полночь разведчики тронулись в путь. Стояла морозная, ясная ночь; не было ни мглы, ни тумана, которые были бы так на руку разведчикам.

На опушке леса их ждал заместитель начальника штаба полка. Заметив старшего лейтенанта Атояна, сопровождавший разведчиков комиссар приказал остановиться.

Заместитель начштаба отозвал в сторону Ивчука и Ираклия.

— Вы хорошо запомнили все, что рассказал вам мальчик? — спросил он.

— В точности! — заверил Ираклий. — Ивчук знает даже и тот дом в селе, где живет Митин дед.

— Да, я всех жителей села знаю! — подтвердил Ивчук. — Митя мне подробно описал, в каких хатах расквартированы гитлеровцы. Все ясно, товарищ замначштаба, будьте уверены!

Пожелав удачи в разведке, комиссар и замначштаба долго вглядывались в мрак, в котором исчезли, словно растаяв, разведчики. Еще слышны были шаги по мерзлому снегу, но и они доносились все глуше и глуше, постепенно замирая.

Вернувшись в штаб, комиссар еще долго прислушивался — не усилилась ли перестрелка, не заметали ли разведчиков, не звонят ли из батальонов. Однако не случилось ни того, ни другого, все было как обычно.

Комиссара не оставляла тяжелая мысль о том, что Ираклий ушел очень далеко, в неведомое и опасное место, что он не сможет в случае нужды прийти брату на помощь.

Ираклий вспоминался Шалве то таким, как теперь, в военной форме, в белом маскхалате, то ребенком в коротких трусах, бегающим по улицам Кутаиси. Ираклии ушел теперь в фашистский тыл на разведку, и какая-нибудь ничтожная случайность может положить конец его жизни. А (мать или ничего не знает, или, быть может, видит хорошие и светлые сны. Славная, строгая и добрая мать! Дрожит за жизнь сыновей, но узнай она, что тот или другой проявил слабость или малодушие или не пришел вовремя на помощь товарищу, — не простила бы никогда!

Зазвонил телефон. Комиссар взял трубку. Начальник штаба Кобуров доложил, что разведчики удачно перешли линию фронта. Комиссар сообщил об этом командиру полка.

Подполковник Дементьев улыбнулся:

— Ну вот и хорошо!

Он понимал своего комиссара.

На сердце у Шалвы Микаберидзе стало легче. Командир полка предложил комиссару присесть рядом.

— А ну, почитай, комиссар, вот новая статья Эренбурга, днем было некогда, — сказал Дементьев, стараясь отвлечь его от тяжелых мыслей.

…А в это время, незаметно проскользнув через оборонительный рубеж врага, разведчики гуськом двигались через кустарник, стараясь сквозь мягкий шум ветра уловить каждый подозрительный звук. Иногда они молча останавливались, если кричала лесная птица, и снова так же молча трогались в путь вслед за передним.

Аргам с волнением думал о родных и близких: вспоминают ли о нем, догадываются ли, где сейчас он находится? Вот он идет с товарищами по земле, полной опасностей, — безыменный боец, без каких-либо документов, удостоверяющих его личность. Если убьют его, тело останется. здесь; найдут его местные крестьяне, и никто так и не узнает, кто он. Один из многих…