Дети большого дома

Генерал не спеша разъяснял детали намеченной операции. Он делал отметки на топографических картах, задавал командирам вопросы, выслушивал их и, подумав, продолжал давать указания. Лицо его то прояснялось, го становилось озабоченным. Рыжеватые волосы падали на лоб, казалось — они закрывают генералу глаза и он ничего не сможет разобрать на топографической карте. «Вот это генерал!» — думал Юрченко. И все время, не сморгнув под взглядом генерала, он смотрел ему прямо в глаза. А генерал Яснополянский словно его только и видел.

Окончив совещание, генерал поднялся, доставая из портсигара папиросу. Вместе с ним поднялись и командиры. Закурив, генерал подошел к Юрченко и легонько толкнул его в выпуклую грудь:

— Ну прямо броня, щит бронзовый! С такой грудью скалы ворочать можно!

На этот раз Юрченко смутился. Генерал отвернулся и снова подошел к столу.

— Значит, так, товарищи командиры…

«Да, с таким генералом не пропадешь!» — мысленно повторял Юрченко. От его взгляда не ускользнуло и то уважение, с каким относился к генералу Дементьев. «А любит его майор!» — мелькнуло у капитана в голове.

…Мурлыча любимую песенку, Юрченко вечером вернулся в свой батальон и созвал командиров рот.

В землянке топилась печка, ярко светила керосиновая лампа, раздобытая для командира Миколой Бурденко.

— Ну, товарищи, — начал командир батальона, — Северный Донец весной превратится в рубеж сопротивления для наступающих. А наступать будем мы. Настоящее дело начинается! Генерал сказал, что…

И он повторил все, что говорил Яснополянский. Такими родными стали эти слова капитану, что казалось, они рождаются в его собственном сердце. Потом он разъяснил задачи батальона, поручив своему заместителю — старшему лейтенанту Малышеву составить письменный приказ.

В полночь командиры рот и политруки разошлись по своим подразделениям. В землянке остались капитан Юрченко и старший лейтенант Малышев. Сняв с колышка гитару, Юрченко, задумчиво глядя в потолок, стал наигрывать старинную, давно забытую украинскую мелодию, полюбившуюся ему в детские годы.

— Незнакомая песня, — заметил Малышев.

— Лет двадцать назад ее слышал, — объяснил Юрченко. — Мне было лет семь. Пошел я с матерью на похороны дяди в Ирпень, около Киева. В мае, не то в июне… Там и услышал ее. Может, и потом еще слыхал, не помню. Сестра по брату тоскует. Ты только послушай, какие слова:

Братику, мое сонечко,
Братику мій, місяцю ясний,
Чому ты мене не обогріваеш,
Чому до мене не розмовляєш,
Чого ж ты на мене россердився,
Мій миленький братику?..

— Есть у тебя сестра, Малышев? — спросил Юрченко, положив гитару на колени.

— Есть, — кивнул Малышев. — В этом году десятилетку должна была окончить.

— А моя сестра замужем, у нее уже дети. В Полтаве осталась. Всегда ее, точно мать, вспоминаю. Мать-то у меня умерла с тоски по своему брату. Как схоронили его, целую неделю ничего не ела, слегла в постель и так истаяла, умерла. Таких случаев мало бывает, наверно… Сестра мне матерью была, а теперь я ничего об ее участи не знаю, ничего!

Юрченко снова стал напевать, перебирая струны:

Чого ж ты на мене россердився,
Мій миленький братику?..

Повесив гитару на колышек, капитан достал из кармана папиросу и нагнулся к печке за угольком. Он прикурил, держа оранжевый уголек пальцами, потом закинул его обратно в печку.

— Приказ надо хорошо составить, так, чтобы каждое отделение знало свою задачу.

Он встал и потянулся — размять уставшее тело.

— Не ложиться под огнем, продвигаться вслед за разрывами наших снарядов…

Он замолчал, вертя в пальцах папиросу.

— Негодный табак, сырой, не держит огня…

Помяв конец папиросы, он снова нагнулся к печке, чтобы прикурить. На этот раз уголек обжег ему пальцы. Капитан стал дуть на них.

— Почему вы не закурите от спички?

— Так. Люблю огонь руками брать, пусть жжет. Ну так вот, Малышев, начальник штаба Кобуров напишет, что надо и как надо. А мы будем действовать по-настоящему, уважая и исполняя правила военной науки. Науку люди создают, это не религия, брат, чтоб ее бояться. Понимаешь, что говорю?..

XXXIV

Всю ночь саперы очищали от мин проходы, ведущие к переднему рубежу противника. Они вернулись под утро, замерзшие и обессиленные. Капитан Юрченко приказал старшему адъютанту батальона принести фляжку с водкой и своею рукой приложил ее к губам командира саперного взвода.

— Пей, сколько сможешь.

Когда лейтенант отпил, капитан обошел каждого из саперов.

— Грейся, брат!

Бойцы после водки оживились. Командир саперного взвода развернул карту, чтобы доложить комбату о результатах проделанной работы. Они не только разминировали проходы, но и перерезали заграждения из колючей проволоки, придав им снова прежний вид, — чтобы не заметили гитлеровцы. Но достаточно толкнуть колы прикладом винтовки или автомата — и проволока раздвинется.