Дети большого дома

— А ты не болтай по-пустому! — остановил его Бурденко. — Это тебе не виноград уминать или поливать хлопок! Много ты соображаешь…

— Очень хорошо соображаю. Будем отступать — фашист тогда придет и твой дом отнимет и твою пшеницу. А завтра и виноград и хлопок возьмет. Ты меня не учи, какой умный стал!

В Тонояне проснулась былая страсть к спорам, и он не мог сдержать себя. Он и Бурденко были теперь большими друзьями, но сегодня слова Миколы только раздражали его.

— Подумаешь, урок дает! — продолжал он ворчать. — Если ты такой храбрый, вернись и убей его.

— Прикажут — и поверну назад. Не тебе решать и не мне. Поумней нас с тобой найдутся…

— А я говорю: мы с тобой должны решать, товарищ Бурденко! Ты что думаешь? — почти закричал в ответ Тоноян.

— Зря тебя генералом не назначили! — съязвил Бурденко.

— Пусть тебя назначают, — уже спокойней ответил Тоноян.

— Приказ — это закон! — заметил Ираклий, слышавший этот спор. — Сказано отойти — значит так и надо. Там у них, наверху, вся картина перед глазами, они все видят. Остались бы на месте, — может, для нашей дивизии, может, и для всей армии хуже было бы. Так что вы неправильно рассуждаете, товарищ Тоноян… Нами партия руководит. А найдется ли такой, чтоб не верил партии?

— Я таких не знаю! — отозвался Мусраилов.

— Есть такие, Тоноян? — спросил Микаберидзе.

— Ясно, нету, — ответил и Тоноян. — А партия знает, что наш полк крепкие позиции оставил?

— Знает, она все знает, братец! — ответил Микаберидзе. — Она решила — и мы ушли. Плохо будет, если она скажет «стой», а мы отойдем.

— Этого не будет! — сказал Тоноян.

— A-а, понял-таки! — поддразнил его Бурденко. — А мне, думаешь, легко, что ли? Душа у меня не болит? Нутро не горит? Эх, колхозник, многого ты еще не понимаешь!.. Характер у меня такой. На глазах слез не бывает, а в сердце скопляются.

В поросшей леском балке дали приказ стать на отдых. Разрешили перекурить, но самокрутки держать в рукаве.

— У меня махорка кончилась, нечего курить, — сказал Бурденко.

— Совсем нету? — переспросил Тоноян.

— Последнюю крошку в окопе выкурил.

Тоноян развязал свой вещевой мешок, достал оттуда кисет с табаком.

— Бурденко!

— Ну?

— Давай кисет, махорки отсыплю.

— Правда?

— Давай, давай!

Отсыпав махорки Миколе, Тоноян громко спросил:

— Кому еще надо, ребята?

Он поделил между курящими почти всю махорку.

— Дай-ка и мне! — попросил Аргам Вардуни. Тоноян подошел к нему, чтоб дать ему закурить, но раздумал.

— Не привыкай, не стоит.

Бурденко с наслаждением курил, приговаривая:

— Ай да хозяйственный мужик, Тоноян!

— А ты что думал? — отозвался Арсен. — На такой вот день и спрятал.

После пятнадцатиминутной передышки батальон снова двинулся на восток.

IX

Пять дней подряд дивизия с незначительными стычками отходила назад, оставляя окопы глубокого профиля, тянувшиеся от роты к роте и от батальона к батальону, выбранные со всей тщательностью огневые позиции. Они отходили в тыл под растерянными взглядами стариков, женщин и детей.

Фашистские войска захватили Киев, Полтаву, окружили Ленинград, бомбили Москву, двигались вдоль берега Черного моря на восток.

Непрерывно отступавшие бойцы, видя отход соседних полков, видя мрачные лица полковников и генералов, думали, что отступает вся Красная Армия. Боец видит лишь свой батальон, свой полк и подчас лишь близкого соседа. Поэтому, когда отступает его часть, ему кажется, что везде и всюду та же картина. Узнав, что на таких-то рубежах наши переходят в контрнаступление и наносят неприятелю большой урон, боец радуется, но потом в нем начинает расти обида: «А мы-то разве так уж слабы и бессильны?»

И хотя командиры убеждали, что отступление диктуется военной необходимостью, в их словах угадывалась та же боль, что и в вопросах бойцов: «До каких же пор нам отступать?»

Каждое слово этого постоянного вопроса лилось не из уст, а вырывалось из кровоточивших сердец вместе с жарким дыханием.

Кому не пришлось увидеть отступление 1941 года, тот едва ли сможет представить себе ту огромную, не вмещающуюся в человеческой душе боль и злобу, которую переживал каждый боец и которая рождалась в сердцах миллионов советских людей.

…И вот наконец пришел приказ закрепиться и завязать бои.

Рано утром майор Дементьев с наблюдательного пункта оглядывал в бинокль места, которые, по его убеждению, должны были стать сегодня полем горячих боев с противником. Накануне ночью к нему пришли генерал Галунов и начальник политотдела Федосов. Генерал лично проверил линию обороны, все огневые точки, позиции батарей — и при всей своей придирчивости не нашел никаких погрешностей и упущений.

— Мы надеемся на тебя, покажи свой талант, — сказал генерал Дементьеву.

Похлопав по спине майора с добродушной фамильярностью старшего по положению, он вернулся в штаб.

Федосов с Аршакяном обошел все батальоны, провел беседу с политработниками, командирами и бойцами. Начальнику политотдела рассказали, что боец Тоноян ворчал: «Зря мы отступаем».

— Говорили вы так? — обратился Федосов к стоявшему перед ним Тонояну, разглядев в темноте лишь его высокую фигуру.

— Говорил, товарищ начальник политотдела.