Дети Брагги

— В Берси Золотом Зубе никто даже и не подумал бы заподозрить предателя, пояснил целитель свое предостережение, — как и в Ловунде тоже. К тому же, до того как стать грамом охраны конунга, он с десяток лет пробыл в дружине Фюрката. Что, если там уже как-то прознали о его смерти?

— Если тело его нашли только с полчаса назад? — недоверчиво переспросил Грим.

— А как ты объяснишь там свое появление? — ответил ему вопросом на вопрос Стринда.

— А почему нам нужно отправляться в Ольсборг? — подал голос Скагги. — Не лучше ли было бы добраться до Скаггена. Скули-бонд не может нас не помнить, и Бьерн там…

— На той дороге нас скорее всего и станут искать, если Вес решит объявить погоню, — ответил ему за целителя Грим. — Но действительно, почему именно Ольсборг?

— Мнение Эйнара и Хальвдана, если уж не Хакона и скальдов, заставит конунга согласиться послать кого-нибудь к сыну Харфарга в Усеберг. Посланцы выедут скорее всего сегодня же, а я или Скальдрек постараемся заставить их взять нас с собой… — Он помедлил. — Придумаем какую-нибудь надобность в Ольсборге. Впрочем, если расчет мой верен, отправится дочь Раны Мудрого.

— Значит, ее корабль по пути доставит нас на Гаутланд, так? — обрадовался Скагги.

Грим задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Тогда необходимость в поездке твоей или Скальдрека есть только в том случае, если корабль поведет не она. Тогда вам придется как-то заставить форинга взять нас.

Амунди кивнул, подумав при этом, что все его предостережения, очевидно, пропали впустую, поскольку едва ли они заставят сына Эгиля провести ночь у костра в лесу, когда так близкo таверны морского порта. А значит, жди неприятностей.

«Линдормр» Карри Рану из рода Асгаута подошел к пристани Ольсборга в час пополудни. Дочь Раны Мудрого с тремя доверенными дружинниками отправилась приветствовать Иви-конунга, Гвикка же, спрыгнув на палубу, поинтересовался, где им искать Квельдульва и будущего ученика травника. В ответ на это Стринда только мрачно пожал плечами, с раннего утра небо над северным морем заволокло тучами, и у целителя тупой болью ломило висок.

— Хочешь поспорить? — рассмеялся ирландец.

— Что ты знаешь, где искать Квельдульва? — хмуро переспросил целитель. — И спорить тут нечего.

Во второй же по счету харчевне недалеко от пристани Амунди молча кивнул Гвикке, подойти к сгрудившимся в дальнем углу ратникам, из-за спин которых под отчаянные завывания безжалостно терзаемой харпы раздавался знакомый голос. Но вот песня окончилась — Амунди еще подумал, зачем сыну Эгиля понадобилось столь гнусаво фальшивить и как дружинники Ольсборга способны мириться с таким завыванием. Еще несколько минут Скагги жалобно рассказывал что-то… Но интерес слушателей уже иссяк, кольцо распалось — и Гвикка едва не задохнулся от хохота при виде представших перед ними гротескных фигур.

— Лошади стреножены на лесной прогалине в получасе ходьбы от лагерного вала, — только лишь они сели за грубый дощатый стол, сказал Грим, не дожидаясь вопроса Амунди Стринды.

— Гвикка, — обернулся целитель к ирландцу, — пошли за ними кого-нибудь из своих людей.

И Скагги взялся подробно объяснять подошедшему по знаку Гвикки дружиннику, где найти оставленных пастись лошадей.

На руку им сыграла собственная их неумелость, принялся с веселым смехом рассказывать Квельдульв.

— Разве я не понимаю, что за профессионального певца мне не сойти. Умеешь ты выбирать учеников Стринда, — хохотнул он. — Без личины, какую придумал мне будущий скальд врачевательницы, ничего подобного бы не вышло.

А так, оба они сошли за бродяг, какие переполняли не только Ольсборг, но и почти все селения на северо-восточном побережье Йотланда: калеки, раненые, те, кому удалось бежать с завоеванных отрядами Вильяльма островов. Грим выдавал себя за увечного, к тому же отставшего от корабля дружинника из земель Горма Старого, а Скагги — за какого-то младшего сына, дренгу, покалеченного в битве и за бесполезностью выброшенного собственной семьей, — теперь вот оба убогих-де пытаются не умереть с голоду, перепевая, как умеют, сказания о славе былых времен. Сообразительность Скагги создала из тела Грима целую историю, понятную каждому встречному с первого взгляда.

Сперва Скагги осторожно и едва ли не артистично намалевал на лице Грима роскошный и ужасающий шрам, отметину, память о пришедшемся по глазам ударе мечом или секирой. Потом он перевязал Гриму голову грязными тряпками, как это было в обычае у лекарей франкской армии, но так, чтобы с обеих сторон повязки выглядывали кусочки раскрашенной кожи, позволяя догадываться, что за страшная рана скрывается под тряпками.

На эти слова сына Эгиля целитель, вместо того чтобы одобрительно кивнуть или улыбнуться, серьезно нахмурился.

— Моя вина, я не успел тебе этого объяснить, — ответил он на вопросительный взгляд своего ученика. — Не стоит подделывать столь серьезные раны, не дело искушать богов.