Дети Брагги

Грим вдруг неуловимо преобразился: черты подвижного лица застыли в каком-то странном не то волчьем, не то драконьем оскале, глаза из синих вдруг стали почти черные, а в углах губ выступила белесая пена. Сколько же лиц у этого человека, только и успел подумать Скагги, как Грим нанес молниеносный удар снизу вверх, удар, предназначенный для того, чтобы зарезать. Незнакомец легко избежал удара, отступив назад, но слегка оскользнулся на лужице кем-то пролитого пива, начал терять равновесие. Пытаясь обрести его вновь, он качнул тело вперед — качнул прямо на острие Гримова меча, который берсерк только-только успел подобрать со скамьи, прихватив левой рукой.

III

РУНА ТУРИСАЗ — ТУРС, ТЕРНОВНИК, ВРАТА РУНА ВОЛШБЫ, АСА-ТОР ЕЙ ХОЗЯИН. А С НИМ И ЛЮКИ КОВАРСТВА АС

Инеистых великанов мощь гнет и мнет могучий Мьелльнир,
Ты ж его мощь в размышленьях используй, себя проверяя,
вызов бросая терниям брани и мыслям гнетущим.
В сосредоточенъи, в принятьи решений руна скальду
поможет в защите и разрушеньи.
Руна волшбы мысли врата открывает.
Иль это мира иного врата?
Как ни взгляни, все ж тяжесть ей имя.

Весной на севере ночи длинны и светлы, и не разобрать, когда фризская ночь переходит в день. На рассвете кормчие сотен отобранных у рыбаков и торговцев судов — одномачтовых шаланд, круглобрюхих когов, английских, норманнских и фризских длинных кораблей — без радости выбирались из одеял, чтобы уставиться в северное небо над последним из Фризских островов, как делали это каждое утро на протяжении вот уже почти месяца. Резкий ветер нагнал за ночь облака, и теперь на качающиеся у причалов или вытащенные на прибрежный песок корабли сыпалась мелкая паскудная морось. Кормчие видели зарю, занимающуюся над континентом, над островами, к которым временно пристало отправившееся в поход воинство христианских государей, над изрезанным крупными и мелкими заливами неприступным побережьем Йотланда.

Каждая бухта, каждый залив, куда бы ни пытались зайти воины Христовы, немедленно обращался в неприступную крепость, обрушивая на приближающиеся корабли град пущенных из пращ камней и подожженных стрел.

Наученные горьким уроком недельного штурма Данвирка, король Баварии Арнулф и английские государи Ательстейн и Этельред, к которым присоединился со своими воинами норманнский герцог Вильяльм по прозванию Длинный Меч, передвигались теперь по морю в надежде проникнуть в омывающее земли ненавистных викингов Норвежское море через горло Скаггерака.

Но вот уже несколько недель каждое утро кормчие, глядя на север, подставляли лицо встречному ветру. Угнездившиеся же в каждой бухточке язычники и предательские мели не позволяли пройти вдоль враждебного побережья на веслах. Кормчим было, по сути, все равно, застрявшее же на островах воинство скучало, тупо отстаивая молебны и выслушивая бесконечные назидания посланца папы из далекого Рима.

В самой большой из нашедшихся на этом жалком островке постройке затухал пир, начавшийся еще с утра. Или это было вчерашнее утро? — подумал Вильяльм Длинный Меч, мутным взглядом обводя лужи пролитого пива и храпевших вдоль стен и прямо под расставленными по левую и правую руку от него длинными столами рыцарей. Дом, судя по всему, принадлежал местному «синьору», как таких мелких владетелей называли теперь в родной и понятной Нормандии. Трус-синьор бежал, едва заслышав о приближении Вильяльмовых кораблей, — поспешил убраться на север, прихватив с собой все свое добро и домочадцев. Норманнам еще повезло, что фризы не смогли увезти с собой запасы зерна и весь скот, — не то флотилию Вильяльма (передовой отряд продвигающегося на север христианского воинства) ждали бы нелегкие времена. Остались и бочки с бурым пойлом, не знакомым потомкам норманнов, обосновавшихся пару десятилетий назад на европейских берегах. Похожее вкусом на пиво, это пойло оказалось много крепче привычного южного, и к тому времени, когда сгустились сумерки, ряды пирующих начали стремительно редеть. Теперь же, когда наступила непривычно светлая ночь, головы над блюдами с объедками можно было пересчитать по пальцам.

Сам Вильяльм пил мало и сейчас, пожалуй, даже сожалел о своей трезвости, сквозь пьяный угар он, может, и не услышал бы зудение епископа Руанского Адальберона: его преосвященство соизволил отведать местного пива и потому не закрыл рта. «От дурной пищи плохо бывает с животом, — подумал вдруг молодой герцог, — а может ли нести словами от дурного пива?» Вильяльм постарался скрыть улыбку.

Епископ Адальберон просиял лицом, восприняв эту улыбку на свой счет. Святой отец счел ее данью собственному красноречию, а потому отхлебнул еще пива из чеканного золотого кубка.