Дети Бронштейна

Она все вздыхает, давно я не слышал таких вздохов, то и дело поглядывает на меня, расправляя мужнины рубашки. Никак не пойму, отчего Рахель и Хуго Лепшиц именно меня желают видеть в зятьях. Оттого, что я им просто симпатичен? Оттого, что я получил кое-какие деньги по наследству? Оттого, что предвидят: Марта притащит к ним не еврея, другого? Оттого, что я тут, при них? Смотрю, Рахель роется в корзине с мокрым бельем, выискивает вещицы, которые могут меня расстроить. Веревки натянуты так, что между постельным бельем и полом расстояние не больше ладони. Предлагаю выжать крупные вещи, чтобы уменьшился их вес, но Рахель отказывается: не важно, какой промежуток, главное — он есть. Кто мне помешает их навещать, когда я поселюсь в другом месте, по Рахели я особенно буду скучать. Повесив последнюю простыню, мы еще постояли. И переглянулись, словно убеждая друг друга, что большого несчастья все-таки удастся избежать.

Иду в свою комнату и занимаюсь своим обычным делом, то есть бездельничаю. Беру «Нойес Дойчланд», включаю радио, хочу найти музыку полегче. В газете интервью с велогонщиком:

Н. Д. Какие трудности вы испытали во время гонок?

К. Д. Дирс. Сначала мне было не совсем ясно, какую выбрать скорость. Примерно с шестого километра я шел на довольно высокой скорости. А потом испугался, что при усиливающемся холодном ветре мышцы сведет судорогой.

Н. Д. Какой настрой был у команды перед открытием велогонки мира в этом году?

К. Д. Дирс. Оптимистический. У Ганса Иоахима Хартника поначалу были проблемы с желудком. Но потом все наладилось, так что мы пребывали в отличном расположении духа.

Н. Д. Карл Дитрих, вы ведь по профессии часовщик?

К. Д. Дирс. Да, но в настоящее время я несу службу в рядах Национальной народной армии. Я унтер-офицер.

Н. Д. Как вы пришли в велоспорт?

К. Д. Дирс. В 1965 году я принял участие в «малой» велогонке мира и очень увлекся. Потом долгое время выступал за «Локомотив» (Гюстен), причем Макс Хендлер многому меня научил. Среди главных моих побед в тот период — серебряная медаль спартакиады.

Н. Д. Вам двадцать лет, в команде вы по старшинству предпоследний?

К. Д. Дирс. Ошибаетесь! Мне в четверг исполнится двадцать один.

Друзей у меня нет, это не радостно, но и не трагично, просто так получилось. Правда, отец однажды меня упрекнул, что я в отношении дружбы — принцесса на горошине. И что, мне сходиться с кем попало, раз уж полагается иметь друзей? Впрочем, сейчас друзья бы пригодились, особенно если б нашли пустую квартиру.

Хуго Лепшиц придерживается по данному вопросу иного мнения, нежели отец. Месяц-другой назад он говорил мне, что отлично понимает, отчего у меня так мало знакомых на стороне: нашим, мол, следует особо тщательно проверять, с кем имеешь дело. На мой вопрос, кто такие наши, он ответил: «Ах, мой мальчик, ты знаешь, о чем я, что тут долго объяснять?»

У меня в комнате редкий гость, с подобранными волосами и длинными сережками, каких я на ней еще не видел, — Марта. Спросила, сильно ли я занят, я отбросил газету. Улыбнулась, когда я указал рукой на свободный стул. Тем не менее села, и как рукой сняло все ее веселье. Смотрела по сторонам, будто лишилась всякого задора оттого, что не стоит посреди комнаты, а скромно сидит на стуле.

Воспользовавшись паузой, я сочинил для себя такую историю: вчера вечером, встретившись со своим молодым человеком, она стала размышлять о нас, сравнила меня с ним и признала свою ошибку, но ведь еще не поздно, еще можно все исправить, может, попробуем начать сначала?

— Ничего такого важного, — сказала Марта. — Наверное, не надо и спрашивать.

— Да?

— У тебя ведь есть деньги на счете?

— Полным-полно, — ответил я.

— Можешь мне одолжить?

— Да.

— Понятно, что ты сомневаешься.

— С чего бы вдруг?

— Сомневаться — это нормально.

Впервые кто-то собирается одолжить у меня денег, я и сам никогда не брал взаймы, мучительная минута. Поразмыслив, как бы скорее с этим покончить, я спросил:

— Сколько тебе нужно?

По-видимому, я напугал ее своим вопросом, она поняла его как призыв проявить скромность.

— Завтра мне так или иначе в сберкассу, — продолжил я, — поэтому просто скажи, сколько тебе надо.

Задирать нос не хотелось, как и проявлять чрезмерную услужливость, дескать, я готов на любые жертвы, чтобы добиться ее расположения. Мне вообще ничего не хотелось, только сказала бы, сколько ей надо, и все.

— Сама не знаю. Понимаешь, у папы скоро день рождения. А у меня — ни денег на подарок, ни идеи, что ему дарить.

— На прошлый его день рождения меня тут еще не было.

— Может, рубашку? — рассуждала Марта. — Он так трогательно выглядит в рубашках, которые обычно носит.

— Сколько ему исполняется? — спросил я.

— Дай-ка посчитаю. Родился в четырнадцатом году, а сейчас у нас… Мамочки мои, так ему будет шестьдесят!

Кровать у меня не заправлена. Я встал и, проходя мимо, накинул сверху одеяло: по-моему, простыня не очень-то свежая. Открыл ящик, куда вообще никогда не клал деньги, заглянул внутрь и сказал:

— Нет, здесь у меня ничего, извини.

— Это не срочно. Можешь дать мне сто марок?

— Могу и больше.