Дети Бронштейна

Мужчина же написал на нашем переговорном листочке: «Пенсия». Вот оно что, пенсионерам с недавних пор разрешается туризм за границей, и Хепнер просто не вернулся из такой поездки. Как видно, чужие никогда не заходили в эту квартиру, уж больно гостеприимны ее жильцы.

Пришлось сесть, хозяин чуть ли не силком усадил меня на стул, а сам стоит. Женщина, приставив ладонь к глухому уху, покрутила головой во все стороны: она, мол, только слышала, о чем в доме болтают. Хепнер вместе с женой, тоже пенсионеркой, остался за вытянутой рукой еще в прошлом году. Отец, выходит, про это не знал?

Жил он не во флигеле, а в главном доме, на первом этаже, — о, как интересно расшифровывать незнакомый язык. Квартира долго пустовала, опечатанная и все прочее, а потом вселились новые жильцы, такие люди приятные, он шофер грузовика, она парикмахерша.

Хозяйка не просто гостеприимна, она вообще любит поболтать о том о сем. Не знаю, какой бы еще вопрос задать про Хепнера, ведь он мне совершенно безразличен. Во всех этих приключениях виновата школьная тетрадка, не я. Увидел бы я табличку с его именем на двери и тут же бы сбежал. Звонить-то зачем? «Здравствуйте, вы к кому? — Здравствуйте, господин Хепнер, я сын того человека, в чьем доме вас держали в плену. Помните, я вас тогда освободил?» — «Да-да, конечно, заходите, пожалуйста».

Вставая, показываю на часы. Я бы их порасспросил, только не про надзирателя, а про жизнь глухонемых, но ведь неловко использовать эту неожиданную возможность. Однако, увидев по глазам, что никто не торопит меня с уходом, я все-таки отважился задать вопрос, как они различают звонок в дверь.

Хозяин в восторге от моего любопытства, засиял и закивал, будто хотел воскликнуть: «Верю, верю, тебе интересно!» Сделав мне знак следить за лампой на потолке, он вышел из комнаты. Я услышал звук входной двери, и лампа сразу замигала, включилась — выключилась, включилась — выключилась. Он вернулся, улыбаясь, и тут я сам включил свет и спросил:

— А теперь как?

Он кивнул и поспешил к двери, а я догадался: теперь наоборот, выключилась — включилась, выключилась — включилась. На прощанье мы обменялись рукопожатиями, мне действительно было жалко уходить. А они радовались, что бегство Хепнера я не принял близко к сердцу.

И вот я снова в своей комнате за разборкой бумаг. Быстрее всего заполняется картонка с «прочим», медленнее всего — моя. Если уничтожить бумажник Хепнера, исчезнет ли он сам бесследно и навеки? Мне так и не удалось возненавидеть его от всей души, мне только хотелось существовать отдельно от него. Теперь это сбылось, он за стеной, а я внутри. Бумажник уничтожу при переезде, не теперь.

В ящике из-под угля несколько листков скатаны трубочкой, я снимаю резинку, чтобы определить им место в одной из коробок. Письма к отцу, написанные до моего рождения. «К сожалению, вынужден сообщить Вам, что Ваше ходатайство от 3 марта 1952 года не удовлетворено». Прислано из магистрата, из отдела регистрации и лицензирования.

Из любопытства изучаю все документы: о чем там ходатайствовал отец? Написанных им заявлений тут, конечно, нет, в трубочку скатаны только ответы. Он намеревался открыть магазин фототоваров, отец — предприниматель! Отец упорно пытался осуществить свой план, полтора года отделяют первое уведомление от последнего, восьмого по счету. Исполнительная власть от раза к разу все более нетерпеливо разъясняла ему, отчего не может ответить согласием. В глазах рябит от параграфов и постановлений, содержащих причины отказа. «В законе „О пятилетнем плане развития" от 31.10.1951 г. (Законодательный бюллетень № 128, с. 991) содержатся определения, которые имеют обязательную силу и в соответствии с которыми осуществляет свою деятельность отдел регистрации и лицензирования. Данное решение является окончательным».

Удивительно, что такой человек, как отец, не сумел пробить это пустяковое дело. Впрочем, за прилавком он бы пропал, он же не фотограф довоенных времен, которому для счастья немного надо. Для такой судьбы запросы у отца были слишком велики.

Когда дошло до фотографий, я попытался отыскать одну-единственную — Хепнера, я сунул ее тогда к семейным снимкам. Нет, не нашел, но ведь в разных местах ящика фотографий полно, как песка в чемодане, привезенном из отпуска на море. Мне просто интересно, обнаружил ли тогда отец эту лишнюю фотографию среди наших.

***

После ужина, за которым я впервые наблюдал, как Хуго Лепшиц крошит свою мацу, уставившись в телевизор, мы с Мартой ушли. Она поехала на последнюю ночную съемку, а я домой. До остановки Осткройц нам было по пути, там она поцеловала меня, и мы договорились встретиться завтра вечером. Только не надо радоваться заранее.

Отца нет дома, как обычно, но о его отсутствии я теперь никогда не жалел. Через несколько дней мы с Мартой собирались дикарями на побережье, я с нетерпением дожидался отъезда. Мы, правда, боялись остаться там без крыши над головой, но я думал так: неудачный отдых — ничто по сравнению с радостью отъезда. Впереди еще разговор с отцом о деньгах.