Дети Ченковой

— Хватит из одного, — сказал он, — не то мама заметят. Теперь ты попробуй!

Ергуш открыл рот, Палё стиснул другой сосок, облил ему все лицо. Потом козу отпустили. Она встала на ноги и побежала к своим товаркам, рассыпая по дороге черные «орешки» — со страху, конечно.

Подкрепившись козьим молоком, ребята повалились на сено. Палё стал рассказывать о пастушеской жизни:

— Намаешься — сил нет. Овца потеряется — ищи! В прошлом годе паршивая Корнута ушла с ягненком. Искали мы ее с нянё — нет нигде! Больше двух недель пропадала! Потом слышим раз — гав! гав! — охотничьи собаки. Носятся по лесу то вверх, то вниз. Что такое? Выбегает тут из лесу овца с ягненком. Корнута! И шасть к стаду. А черные собачищи за ней, я их еле отогнал. Нянё говорили, Корнута уже одичала немного, дичью пахла, вот собаки за ней и гонялись.

— А мы пойдем косить на Блу́дов Верх, — сказал Ергуш. — Там у крестной Будачихи покосы, вчера говорили. Я буду воду носить косарям.

Палё встал, показал кнутовищем:

— Вон он где, Блудов Верх! По той стороне вверх, и еще выше. Отсюда не видать. Через лес пройти, и будешь на месте.

Он показывал на узкий луговой клин, врезавшийся в лес, — туда Ергуш заехал было на Пейко, который щекотки боится.

Солнце садилось, когда вернулся Яно с телегой. Он приехал один, без братьев, без Томаша.

— На один воз как раз нагрузим остатки, — сказал он.

Палё с Ергушем взялись помогать: укладывали, уминали сено. Яно подавал. Всадит вилы в сено, крякнет, подбросит на воз большую охапку. Ергуш и Палё равномерно распределяли сено в телеге, заполняли бока.

Забрать-то забрали все, да воз получился огромный, с дом. Яно очесал воз с боков, подгреб рассыпанные клочья, вскинул на воз и закричал:

— Айда!

Придавили сено жердиной, привязали ее к задку, цепями закрепили колеса. Яно наказал Ергушу:

— Иди за возом да примечай. Как покосится на одну сторону — беги на другую, хватайся за борт, перетягивай! Чтоб не перевернулся.

Сумерки собирались спуститься на землю. Они уже обволакивали луг, когда завизжали колеса и воз двинулся вниз. Яно держал вожжи, правил лошадьми. Ергуш шел за возом, смотрел, как он раскачивается. Хвостик, по обычаю своему, то вертелся у ног лошадей, то плелся вдоль заборов.

Палё со своими овцами шагал позади.

В деревню въехали возле погоста. Дорога здесь ровная, колеса катились легко. Вот Яно остановил коней, взобрался на воз спереди, Ергуш — по веревке — сзади. Палё со своим стадом прошел мимо, шляпой помахал Ергушу.

— Сегодня не будем разгружать, — сказал Яно. — Темно. А спать можем на возу.

Въехали во двор.

Хвостик побежал домой: боялся сердитого Казана. Распрягли лошадей, накормили, обиходили. Крестная накрыла ужин: галушки с брынзой, кислое молоко. Работники принялись за еду. Тишина стояла над столом, ели молча. Мягкая усталость ласковыми, приятными ладонями гладила тело. Давила книзу веки. Ах, шалунья! Легонько щекотала поясницу, плечи. Так и хотелось лечь, улыбнуться…

Яно встал, кивком позвал Ергуша. Они сбросили жердину с воза, залезли наверх, умостились рядышком. Дышали, чуть посвистывая носом, — как соловьи. Стали засыпать. Из-под полуприкрытых век Ергуш видел ночное небо. Звезды, казалось ему, пылали кострами. Зелеными, фиолетовыми. Красными и желтыми. Горели, как факелы.

Под яркими звездами звенел одинокий комар, пел на ушко ночи свою жалобную песенку. Рассказывал про обиду свою — так уж плохо живется ему на свете… Все тебя гонят, ни капли кровушки не дают… Беззз-жжаа-лостные…

ДЯДЯ КОШАЛЬКУЛЯ

В середине августа начали косить на Блудовом Верху. Крестная ходила по домам, звала на помощь мужиков — хороших косарей. Наступило воскресенье. Сходились к фабрике мужики с косами, с сумками на боку. У каждого в сумке табак да трубка, брусок в мешочке. И еще миска для еды и ложка. Сосчитались: восемь, девять… одиннадцать… Троих не хватает. Чего нейдут, лежебоки?.. Надо подождать… Чтоб не скучно было, развлекались как могли.

— Покажите-ка миски! — крикнул дядя Кошалькуля, отец Йожо и Зузки, большой чудак и хитрец. Он старше всех, кто собрался косить, и одна нога у него деревянная. Так и ковылял он от мужика к мужику: фуяра под мышкой, коса на плече. — Покажите, говорю! — Лицо у дяди Кошалькули все расщеплено морщинками, шляпчонка на нем, как мешочек для бруска, без всякой ленты. — Чтоб знать, кто сколько умнет!

Смеется Кошалькуля, так и режет горячими глазами.

Мужики с хохотом вынимают миски. Ергуш сидит в сторонке, под фабричной стеной, смотрит, что будет дальше. Миски у всех небольшие, тарелки на три, у многих они одинаковые. Трудно решить, кто самый большой едок.

Дядя Кошалькуля покосился на Ергуша из-под шляпы:

— Вот беда, порядочной посудины не найдешь! — Он подковылял к Ергушу, потянул его за руку. — Вставай! Покажи свою миску!

У Ергуша сумки нет, миску он привязал к поясу. Кошалькуля отвязал ее, сравнил с другими. Оказалась больше всех! Тут дядя Кошалькуля захохотал:

— Видели? Самого от земли не видать, а миска что лохань! Ергуш, Ергуш, в отца пошел!..

Все смеются, хохочут, будто гроза гремит. А Ергуш, весь сжавшись, краснеет от стыда.