Дети черного озера

Она не ходила на гать тринадцать вечеров кряду, прежде чем солгала впервые. Затем восемь, до того как солгала во второй раз. Затем шесть. И даже тогда, на гати, вспоминая в мельчайших подробностях лицо и руки Арка, удерживая их в памяти, она скрипела зубами от усилий. Она плакала — слезы служили обычной подготовкой к призыванию духа Арка, — но скорбь превращалась в оплакивание еще одной бесплодной ночи. Ей хотелось колотить кулаком по бревнам гати — но нет, кулак не был звеном той цепи, что прежде обычно притягивала Арка к ней. Набожа возвращалась на прогалину подавленная, перебирая в памяти точную последовательность предыдущих вечеров, продолжительность своих слез, положение коленей, когда она переворачивалась на бок. Она все исправит, сократит разрыв до следующей лжи. Она не станет торопиться на гати, не станет цепляться за воспоминания. Она дождется, когда ощущение Арка само снизойдет на нее. Но ни в следующий раз, ни потом кожа не покрывалась мурашками. Арк ускользал от нее, постепенно отходил тем дальше, чем ближе делался Молодой Кузнец, занимая место в ее сердце. Набожа закрыла лицо ладонями.

Приближалась ночь Усопших — порог, за которым начиналась холодная, бесплодная Зябь. В эту ночь ворота между тем и этим миром оставались приоткрытыми, и духи праотцев, потерянных детей и возлюбленных подступали ближе. Болотники собирались на берегу Черного озера, вспоминали ушедших любимых, притягивали их к себе. Эта ночь была лучшей возможностью для Набожи удержать тающую тень Арка. Она задохнулась, осознав, что его появление в ночь Усопших будет означать, что он скорее обретается в Другом мире, нежели в каком-то отдаленном уголке Римской империи.

Она тронула губы, землю. По крайней мере, она узнает наверняка.

ГЛАВА 33 НАБОЖА

Набожа ощупала кожаный мешочек с семенами, спрятанный в складках платья. Неужели Карга предвидела эту ночь Усопших? Она показала девушке, как собирать и хранить белену, как сушить ее, развешивая по одному растению, чтобы листья избежали порчи. В ту последнюю ночь у старухи в кулаке был зажат мешочек с семенами: словно даже после всех своих наставлений Карга напоминала Набоже о необходимости пополнять запасы, словно знала, как тяжко однажды станет тосковать ее ученица. Этот мешочек был подарком Карги, когда она испустила последний вздох.

Набожа, Молодой Кузнец и их родня присоединились к деревенским, которые стекались на высокий участок берега Черного озера. Каждый клан расстилал шерстяные одеяла, раскладывал миски и кружки. Они лакомились мясом отбракованных овец, на которых не было смысла тратить корм в Зябь; ломтями хлеба с медом, который принесли Плотники; косулей, добытой Молодым Охотником; пшеничным пивом, приобретенным Кузнецами в обмен на занавес, который Набожа сняла с балок и хорошенько выколотила палкой.

— Пока достаточно ниш для тех, кто появится. — Мать Молодого Кузнеца указала на живот Набожи, все еще ожидающий предсказанного ребенка.

Воткнутые в землю факелы давали славный свет, пламя играло на водной глади, а потом, когда к поверхности подходила рыба, разбегалось крошечными искрами на поднятой ряби. Один факел был непохож на все остальные: череп, внутри которого ярко пылал огонь. Череп этот обычно висел над дверью Старого Охотника, но тот снял его и принес на болото специально для этой ночи. Вид был жуткий: две пылающие впадины на месте глаз; еще одна, по форме напоминающая липовый листок, — там, где когда-то был нос; горящая ухмылка беззубого рта и дыра на виске в том месте, где копье Старого Охотника пробило череп. Завидев это мерзкое светящееся лицо, темные феи разлетались куда подальше, уступая дорогу умиротворению, когда звучали имена предков, возносились хвалы и испрашивалось благословение. Старец ронял слезы, Недрёма вспоминала песню Жаворонка; работница, которой супруга Старого Дубильщика отказала в молоке, бросала куски косульего мяса в болото для своего умершего от голода ребенка. Набожа замечала косые взгляды, шепоток сородичей. Неужели работница, только что вступившая в союз с ремесленником, осмелится почтить память прежнего возлюбленного в эту ночь Усопших, первую после его исчезновения?

Набожа не спешила уходить, тянула время, пока гать не останется в полном ее распоряжении. Молодой Кузнец не возражал: не обнял ее за плечи со словами «пора идти», лишь потянулся к ней, но, видя, как она далека от него, убрал руку. Отойдя на шаг, кашлянул. Набожа не шевельнулась, и он отступил еще на шаг. И еще.

Она вытряхнула содержимое мешочка на открытую ладонь и слизнула с десяток семян белены. Набоже не доводилось прежде пробовать их, и теперь, жуя — ибо так они подействуют быстрее, — она морщилась от резкой горечи.

Лежа навзничь на грубых бревнах гати, она старалась отлепить едкую кашицу, завязшую в зубах, прилипшую к деснам. Глотая, Набожа оглядывалась по сторонам: на берегу все еще горели шесть факелов.