Дети Чёрного Солнца

Говорил он несвязно. Часто замолкал, пытаясь подобрать нужное слово. Ему казался совершенно непонятным наш способ общения и передачи знаний. Он объяснял, что может беседовать только с одним человеком. И с огромным трудом. Затрачивая на это почти все силы. Как-то я пытался научить его читать, но толку не добился. Связь между знаками, звуками и смыслами была ему неведома, непостижима. Главная трудность заключалась ещё и в том, что у каждого, как он говорил, «особенная голова». Один и тот же мир отражался в умах людей по-разному. Он жаловался, что и сам начал этим «заболевать». Отдельному человеку присущ свойственный только ему говор, интонация. Опереться на повторение звуков, дабы понять множество говорящих разом, у него не выходило. Он страдал. По-настоящему страдал, не в силах понять нас. И я страдал вместе с ним.

(Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)

(Акулий остров, южный мыс. 9-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Цуна смотрела во все глаза и не могла сдержать крупную дрожь в теле. Даже лист лан-лана не помог успокоиться. Она сжевала целую горсть, но перед таким чудищем всякая трава бессильна.

Сначала была просто точка. Маленькая, не больше мухи. Она появилась на горизонте рано утром и начала расти. Становилась больше и больше. К полудню Цуна разглядела очертания пришельца, скользящего к Акульему острову по сизым волнам. Гигантский, сбитый из мёртвого дерева, обвешанный верёвками и крюками, он вспарывал море, как нож рыбье брюхо. Пенные струи скользили вдоль покатых боков. Грузно покачиваясь, страшилище приближалось к берегу, пучась множеством раздутых лоскутов.

— Важный человек скоро быть, — прошептал Ри.

Цуна чуть не грохнулась на спину от испуга.

— Ох! Глупый! Напугал!

Она пряталась за стволом эвкалипта, росшего на краю скалы. Отсюда открывался хороший обзор.

— Ри не глупый.

— Глупый! — Цуна топнула и огляделась. — Ты где? Я злюсь на тебя! Злюсь, ясно? Не подкрадывайся так! Что это за чудище?

— Корабль.

Цуна прильнула к светлой коре и закрыла глаза. Она просила у дерева спокойствия и силы. Эвкалипту всё равно, кто придёт на Акулий остров. Он не закричит, не станет прятаться, не будет дрожать. Он не боится ни проглоченного солнца, ни молний.

Уловив нечто, ведомое только ей, Цуна отшатнулась.

— Ему страшно! — шепнула она, округлив карие глаза. — Ему тоже страшно, Ри! Смотри, сколько там мёртвых! Это всё были его братья! Люди убили много деревьев, чтобы из их тел сделать себе чудище! Хорошо, что ма ушла к рыбам! Вдруг они не дали бы ей дышать в море! И что-нибудь из неё сшили. Мешок или маленькую лодку. Как ты думаешь, вон те штуки из чьей-то кожи?

Ри не ответил. Он всегда появлялся и исчезал неожиданно.

— Ты глупый! Мне же страшно! Куда ты ушёл? — Цуна несколько раз ударилась лбом о гладкую кору и завыла: Ма-а-а! Выходи, ма-а-а-а! Выходи из воды и прогони их! Скажи рыбам, пусть прогонят! Скажи акулам, чтобы напугали их! Ма-а-а-а!

Ответом ей была тишина. Цуна встряхнулась и побежала вниз по каменной тропинке, лёгкая, словно горная козочка. Она боялась чудища, но хотела своими глазами увидеть, кого оно принесло. Поросшее лесом плато нависало над берегом, точно встопорщенная чешуйка. Оказавшись на нём, Цуна стала тенью. Ни одна ветка не хрустнула под её ногами, ни один камушек не откатился в сторону. Она ступала так мягко и тихо, будто рядом кормился пугливый зверёк, которого девочке хотелось рассмотреть. Даже Ри мог быть застигнут врасплох, окажись она сейчас позади него.

Отсюда чудище было видно лучше. Оно замерло далеко от кромки воды. Наверное, опасалось, что большая Акула проглотит его. И поделом! Цуна раздвинула заросли папоротника. Стук сердца от второй горсти лан-лана поутих и уже не так выдавал её.