Дети декабря

Смятин выключил телефон. Попытался встать. Его тут же вырвало на ламинат. Тот, который он так берёг. Смятин вспомнил, как вчера думал о безумии. С чего оно началось? С отчаяния? По стенке Смятин попытался идти – не получилось. Красно-серая рвотная масса уже, наверное, просачивалась между ламинатинами. Не в силах идти, Смятин скинул с себя трусы, майку. Бросил их на блевотину. Подполз, принялся вытирать. От вони едва не блеванул ещё раз. Тело закручивалось в морские узлы. Как мог Смятин собрал блевоту в майку, трусы. Потащил их на кухню, швырнул в мусорное ведро. Без сил, разобранный, повалился на холодную плитку. Подумал: «Надо включить подогрев». Затуманившийся взгляд выхватил пустую бутылку. Смятин сделал ещё одно усилие, потянулся к таре. Неудачно смахнул её со стола. Бутылка упала на плитку, разбилась. Смятин, потянувшись к отбитому донышку, порезался. Не обращая внимания на кровь, повертел его в руках. «Подделка, – просветлело в мозгу. – Я отравился суррогатом». От этой мысли вместе с кровью выступил пот.

Смятин пополз к унитазу. Добравшись, сунул пальцы в рот. Но проблеваться ещё раз не смог. Ощутил вкус своей крови. Убрал руку, подставил её под холодную воду. Порезы, как жабры, проступили на пальцах. Надо было идти в аптеку, а лучше к врачу. Но Смятин не представлял, как сможет выйти в подъезд. И эти мысли о безумии вчера – может, всё это следствия палёной водки? Смятин вспомнил сюжеты на телевидении: как оперативники задерживают партию яда. Но эту, похоже, не задержали. Захотелось пойти убить ту бабу, которая продала палёную дрянь. Только бы оклематься.

В аптечке не нашлось ничего полезного. На ламинате ещё оставалась блевотина. Смятин стёр её туалетной бумагой – израсходовал всю. Стало настолько плохо, что он был готов вытерпеть муки временного существования вне квартиры. Нацепив джинсы, не надевая носков, он сунул ноги в ботинки. Шнурков не завязал. Накинул пальто на озябшее голое тело. И так вывалился в подъезд. Скатился по ступенькам, несколько раз чуть не упав. Снега навалило столько, что ноги сразу же утопли, намокли. Смятин выбрался на расчищенную дорожку. «Только бы не упасть, только бы не упасть».

– Вам нужно делать промывание желудка, – аптекарша смотрела осуждающе и вместе с тем сочувствующе.

Смятин порадовался, что она не из молодых. Те ничего не понимали. Эта, наверное, хотя бы прошла нормальную учёбу, а не купила диплом. Отравление делало злым. Мысль о поездке к врачу казалась невыносимой. Тем более в Киеве с крымской пропиской.

– А… если… не… ехать… а… так? – он произносил предложения по словам. Как олигофрен, нажравшийся барбитуратов.

– У вас может быть критическое состояние. – Во взгляде аптекарши стало больше сочувствия, нежели осуждения.

– Дайте… что… есть… пока…

– А потом вызовете «скорую»?

Смятин кивнул. Аптекарша собрала лекарства в пакет. Смятин нёс его домой так же осторожно и трепетно, как ночью водку. Но не выдержал, притормозил. Разодрал пачку «Белого угля» – глотнул пригоршню. И тут же, зачерпнув ладонью, «запил» таблетки снегом. Легче не стало, но затрепыхалась надежда. В «Белорусских продуктах» Смятин купил пива, несмотря на увещевание аптекарши: «Только не вздумайте опохмеляться». Дома к углю добавил полисорб и рекицен. Лежал, отходил. В квартире по-прежнему пахло блевотиной и формальдегидами. Смятин вспомнил, что блевотина осталась в мусорном мешке, на кухне. Туда же он собрал с пола осколки. Сделав героическое усилие, открыл окно, швырнул мусор на улицу. Похмелье делало быдлом.

Удалось заснуть. Но вновь разбудили. Забарабанили в дверь. На пороге стояли мебельщики. Один из них был в чёрной пайте с красным трезубцем. Смятин решил, что это он вчера собирал шкаф-купе. Но нет – вспомнилось не сразу, – у того были лобные залысины и куцая эспаньолка, а у этого, заносившего кухню, вился густой чуб, а гладковыбритое лицо сверкало, как синий иней. Смятин провёл мебельщиков в кухню. Сподобился лишь на один вопрос:

– Я вам нужен?

– Ні, усе добре[36], – улыбаясь, ответил парень с трезубцем. Его звали Тарас.

– Тогда я в комнате.

Смятин повалился на кровать. Полки стояли пустые и отражались в зеркалах шкафа-купе. Рядом лежал «Мелкий бес». Смятин так и не вспомнил, читал его ночью или нет. Но сейчас в соседней комнате собирали кухню люди. И можно было читать книгу, купленную, чтобы замкнуть беспокойный круг.

Смятин открыл первую страницу. «После праздничной обедни прихожане расходились по домам». Смятин читал дальше и не понимал, что насторожило, а после испугало его в первый раз: какие струны дрогнули, разорвались? И как, словно недотыкомка, появилась чёрная тень? Смятин пытался сообразить, откуда, из-за чего она пришла. И если вчера чтение не давалось ему, то теперь книга была как живая – с запахами, образами, прикосновениями, звуками. Смятин проник, погрузился в бесчестную жизнь мелких людей. Он был с ними и, казалось, ничего не боялся. Спокойствие разлилось по злосчастной квартире. Убаюканный им, Смятин уснул.