Дети до шестнадцати

Я стал думать, что теперь-то наверняка ребята больше никуда не возьмут меня с собой, и настроение у меня опять испортилось. И опять Вадик будет насмехаться надо мной и рассказывать всем, что меня не пустил папаша. Не могу же я объяснить ребятам, что должен был пойти 6 театр, что просто не мог поступить иначе, - они все равно ничего не поймут. Да я и сам, даже если бы и захотел, не сумел бы толком объяснить все, как есть… Сколько раз я им говорил, что отец мне ничего не запрещает, что даже таких слов: «нельзя, не пущу» - он почти никогда не произносит, они все равно не верят. «А чего ж ты тогда вечно торопишься домой, на минуту опоздать боишься?» - спрашивают. И опять - как им объяснить? Просто я знаю, что отец не любит, когда я прихожу поздно, и поэтому я стараюсь прийти пораньше. Он у меня человек очень точный, даже в мелочах, любое самое маленькое обещание всегда выполнит и от других тоже ждет верности слову. И я знаю: отец будет переживать и волноваться, если я пообещаю прийти в девять, а сам явлюсь в одиннадцать, а я не хочу, чтобы он переживал, волновался и расстраивался. Для меня это хуже всего. Просто я люблю его, ведь он у меня один, и я у него один тоже - как же я могу сказать или сделать что-нибудь такое, что бы огорчило его. И вот поэтому я сижу сейчас здесь, в театре, в темной маленькой ложе, рядом с отцом, а не разжигаю в лесу костер вместе с ребятами…

И тут я вдруг подумал, что, выходит, это любовь делает человека несвободным, выходит, ничто так не связывает человека, как любовь.

Эта мысль была такой неожиданной, что даже испугала меня. Но потом я вспомнил, что где-то уже встречал ее, в какой-то книге, только не обратил тогда на нее внимания, а теперь она возникла вдруг в памяти, словно я сам до нее додумался.

«Ведь если бы я не любил отца, я мог бы поступать как угодно, и мне было бы совершенно все равно, как он отнесется к этому…»

От такой мысли мне стало совсем не по себе - получалось, будто я хочу, чтобы что-то изменилось в наших отношениях с отцом, чтобы я стал меньше его любить, но я же этого не хотел, я этого никогда не хотел, ни раньше, ни теперь, никогда не хотел, не хотел…

- Ты что это шепчешь? - тихо спросил меня отец.

- Да нет, ничего, - смущенно пробормотал я. Оказывается, я уже начал думать вслух.

«Я очень люблю твоего отца, - как-то сказала мне папина двоюродная сестра, - он, безусловно, прекрасный, замечательный человек, но жить вместе с ним я бы не смогла. У него ужасно трудный характер. Своей верностью принципам, и своим молчанием, и своей требовательностью он может доконать кого угодно». Она сказала это полушутя, и я тогда пропустил эти слова мимо ушей, но теперь, как нарочно, они тоже вспомнились и лезли в голову.

«Голова пухнет от мыслей», - так говорят в подобных случаях. Я и правда чувствовал, как моя голова словно распухает, словно становится тяжелее.

Неизвестно, до чего бы еще я додумался, но, к счастью, кончилось и второе действие.

- Ну как? - спросил отец, подозрительно поглядывая на меня. - Нравится?

- Да, - ответил я не очень уверенно.

Мы отправились в буфет и уже допивали свой лимонад, когда я вдруг увидел Осинина. За нашим столиком было одно свободное место, и он пробирался именно сюда. Отец сидел спиной, он еще не видел Осинина, и я хотел сказать: «Вон тот самый тип», но не успел - Осинин уже стоял возле столика.

- Разрешите? - сказал он. - Здравствуйте, Алексей, - и, чуть поколебавшись, добавил: - Николаевич.

- Здравствуйте, - сухо ответил отец.

Теперь я мог как следует разглядеть Осинина. У него было гладкое, округлое, тщательно выбритое лицо - «холодное лицо», как пишут обычно в книгах. Очки в толстой роговой оправе придавали ему серьезное, значительное выражение.

Осинин взял с вазы бутерброд с копченой колбасой, но не откусил сразу, а держал в руке.

- Ваш сын, наверно, уже сказал вам, что я заходил. Как говорится, визит вежливости, я ведь теперь стал вашим соседом. Да, да, построился, в кооперативном доме. Вот и решил по старой памяти заглянуть к вам, потолковать…

- Сергей Геннадьевич, - сказал отец, - вы же прекрасно знаете мое к вам отношение. Если я еще раз повторю все то, что уже говорил однажды, думаю, это не доставит удовольствия ни мне, ни вам…

- Люди меняются, - сказал Осинин. - Время идет, и люди меняются.

Отец промолчал. Он искал глазами официантку.

- А ваш сын, - сказал Осинин, - между прочим, гораздо любезнее своего отца.

И он улыбнулся мне.

- До свидания, - сказал отец.

- До свидания, - сказал Осинин.

Какой-то неудачный получился у нас этот поход в театр! И так отец был не в настроении: чувствовал, что со мной что-то неладно, а тут еще этот Осинин…

Но зато я теперь отвлекся от своих прежних мыслей и стал думать об Осинине. Интересно, за что отец так не любит этого человека?

Когда мы возвращались домой, я спросил:

- Пап, а почему ты не хочешь разговаривать с этим… Осининым?

Отец посмотрел на меня и потом сказал:

- Потому что в свое время он поступил так, как не поступают порядочные люди. Понимаешь, он предал человека, которому был всем обязан…

- Тебя? - быстро спросил я,