Дети доброй надежды

Они стояли на верхнем деке у притаившихся в задраенных портах[149] пушек и рассуждали о том, когда и как этим пушкам стрелять.

— Я за то стою, — проговорил Потемкин, — чтобы сражаться отважно, нападать на сильнейшего противника даже с малыми силами.

— И к тому есть способы, — сказал Ушаков. — Один из них, когда речь о турках, есть следующий... Не раз видено мною, что турецкий флот приходит в расстройство тотчас по обращении капудан-паши или старшего флагмана в бегство. Отсюда вижу, что надобно всегда в начале сражения атаковать их флагманский корабль.

Закатное солнце положило по всему кораблю жаркие блики. Оно легло на белый мундир Ушакова, ударило ему в лицо, и он на секунду зажмурил глаза.

Потемкин еще раз ощутил его уверенность и спокойную силу, подумав, что именно такой человек и нужен флоту.

Федор Федорович в упор посмотрел на Потемкина. На лице Ушакова резко обозначились скулы; глаза были ясные, непроницаемые; небольшой гладкий парик слегка натягивал кожу удлиненного лба.

— Ваша светлость! — жестко сказал он. — Соблюдать в сражениях правила не всегда возможно. Оные в кабинетах пишутся, где ветры не дуют и ничего не могут менять... Я к тому говорю, что может представиться военный случай. А граф Войнович назначает меня командовать авангардом...

Потемкин понял. Он кивнул головой и улыбаясь ответил:

— Согласен на все!.. Действовать, по обстоятельствам глядя, это разумно!.. А случай скоро представится — родные берега защищать придется! Можно будет и отечество прославить и себя показать...

В сумерках Екатерина, сопровождаемая Потемкиным, взошла на катер, и бравые гребцы быстро отвели его на середину бухты. Бомбардирское судно «Страшный», стоявшее под кормой корабля «Слава Екатерины», начало «на расстоянии 300 сажен» бомбардировать городок с башнями и стенами, построенный для этого на Северной стороне.

С третьего выстрела судно зажгло городок, а после пятого — огонь охватил все его башни и стены.

Такой стрельбы во флоте еще не видали. Командиры молча переглядывались, стоя на палубах кораблей.

— И это все? — спросила Потемкина Екатерина. — Однако изрядно они у тебя стреляют! Оказывается, флот твой круглехонько обточен.

— Полно, матушка государыня! — ответил Потемкин. — Обточен, да не совсем.

— Передай благодарность нашу, — продолжала Екатерина, — графу Войновичу за все содеянное им в Севастополе, а за добрую стрельбу — особливо.

— Стрельбе, матушка, обучал не Войнович, а капитан первого ранга Ушаков.

— Ушаков? Герой херсонский? Так отчего он капитан первого ранга?! Ведь я указ подписала... Поздравь его, друг мой, не мешкая, бригадиром!..

Бомбардирское судно «Страшный», возвращаясь к своему месту, прошло мимо катера. У орудий стояли комендоры, казалось готовые вновь показать свое искусство императрице.

Но ей, разумеется, было невдомек, какую роль эта сноровка ушаковских канониров сыграет в борьбе за Черное море, когда флоту придется воевать по-новому, так, как еще не воевали на морях.

8

«...Ныне, когда большая часть государства с голоду помирает и когда медная и серебряная монета... до крайности возвысилась ценою, кажется, что на все сие правительство наихолоднейшим духом смотрит. Московская, Калужская, Тульская, Рязанская, Белгородская губернии и вся Малороссия претерпевают непомерный голод, едят солому, мякину, листья, сено, лебеду, но и сего уже недостает, ибо, к несчастью, и лебеда не родилась, и оной четверть по четыре рубли покупают... А однако никакого распоряжения... до исходу февраля месяца не сделано о прокормлении бедного народу, для прокормления того народу, который сочиняет[150] силу Империи, которого в самое сие время родственники и свойственники идут сражаться с врагами, которые в степях, в холоде, в нужде и в сырых землянках без ропоту умирают, который дает доходы не токмо на нужды государственные, но и на самый роскош...»

Так писал русский историк, представитель дворянской оппозиции, князь Михаил Щербатов. Миллионы, потраченные на путешествие императрицы, легли тяжким бременем на плечи народа. Государство находилось «в ужасном состоянии, несмотря на кажущийся блеск».

По возвращении Екатерины II в столицу начались волнения «работных людей», строивших набережную Фонтанки. Около трехсот человек, не будучи в состоянии прокормиться жалкой поденной платой, пришли с жалобами и угрозами под самые дворцовые окна. Их удалось разогнать с большим трудом.

Об этой едва ли не самой первой петербургской забастовке в дневнике секретаря Екатерины — А. В. Храповицкого — имеются любопытные записи с конца июля по октябрь:

«[Июль] 24. Говорено о упрямстве работников, оставивших работу при Фонтанке».

«[Август] 3. Говорено о работниках по Фонтанной, кои и по решению Совестного Суда не идут в работу...»

«[Август] 8. Рассказывали о неприятной негоциации[151] с работниками, кои не слушались ни обер-полицмейстера, ни генерал-адъютанта...»