Дети доброй надежды

Глядя на Завадовского, быть может небрежно чертившего в этот момент что-то пером на бумаге, он не мог не подумать, что этот вельможа однажды уже приговорил его к смерти; что из семерых сановников, подписавших этот приговор, пятеро еще живы и что они могут вторично его подписать в случае нужды...

Беседа эта, вернее всего, происходила 8 сентября, но никак не позже 9-го или 10-го, так как вечером 11-го уже наступила развязка, в объяснение которой Н. С. Ильинский приводит один, не получивший широкой известности факт. По его словам, Завадовский не ограничился суровым предупреждением своему подчиненному, но еще пожаловался на Радищева А. Р. Воронцову, который его рекомендовал. «Сей, призвав его, — сообщает Ильинский, — выговаривал и что если он не перестанет писать вольнодумнических мыслей, то с ним поступлено будет еще хуже прежнего».

Эти слова в устах А. Р. Воронцова, который до этого всегда покровительствовал Радищеву, должны были нанести ему последний удар.

О том, как поступать в таких случаях жизни, было недвусмысленно сказано в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «...если добродетели твоей убежища на земли не останется, если доведенну до крайности не будет тебе покрова от угнетения, тогда вспомни, что ты человек, воспомяни величество твое... — Умри».

Но самоубийство было для Радищева прежде всего средством протеста. И, придя от Воронцова домой, прошагав долго по комнате, он с мыслью о потомстве, которое отомстит за него и за всех ему подобных, залпом выпил стакан «крепкой водки»[219], и она «растерзала» его нутро.

7

Ушаков жил в Петербурге, в 4-й части Измайловского полка, в собственном доме.

Его назначили главным командиром Балтийского гребного флота, вместо занимавшего эту должность маркиза де Траверсе.

Маркиз — французский эмигрант — получил командование Черноморским флотом, а Федор Федорович был отставлен — «сдан» на галерный флот, время которого миновало (в России уже с 1796 года перестали строить гребные суда).

Он утешался малым — заботами по своему ведомству: хлопотал о покупке домов в Галерной гавани для офицеров, обитавших «по всему Петербургу»; составлял записки «о мерах к облегчению наряжаемых на работу казенных людей».

Изредка вспоминалась боевая слава: остров Видо... работа батарейных палуб... Фидониси, Еникале, Тендра, Калиакрия... Флот в движении, согласном и величественном, как на маневрах, весь в дыму и огне.

Он старался не думать, не вспоминать об этом. Все было кончено; он ни на что не надеялся и приучал себя жить, не радуясь ничему.

«Де́ла» его никто не разбирал, — оно было только предлогом. Его попросту убрали из Севастополя и перевели «на галеры», как он говорил.

Не было ни друзей, ни близких. Иногда лишь появлялся в Петербурге Данилов, — он командовал теперь кораблем на Кронштадтском рейде.

В Адмиралтейств-коллегии сидел Мордвинов. Он и тут не оставил своей неприязни к Федору Федоровичу и норовил отказать во всем, чего бы ни просил Гребной порт. Впрочем, Мордвинову не удалось помешать в одном очень важном для флота деле, о котором упорно писал царю Ушаков. В результате этих его донесений последовал приказ по флоту, предписывавший обшивать медью все «имеющие строиться» на Черном и Средиземном морях русские корабли.

Летом 1802 года Ушаков объявил Адмиралтейств-коллегии, что имеет надобность отбыть на границу Финляндии для осмотра Роченсальмского порта, а осенью морское ведомство подало царю доклад:

«Командующий гребным флотом адмирал Ушаков Адмиралтейств-коллегии представляет о устроении при Роченсальмском порте, в заливе острова Котки, называемом Сапожок, гавани, а на берегах оного сараев для содержания канонерских лодок и других военных судов...»

Проект постройки новой гавани был утвержден Александром при полном его равнодушии к морским делам. Ушаков, море и корабли мало его интересовали, но он не был безучастен к судьбе Европы. Ища дружбы с Англией, он с возмущением говорил о ненасытности Бонапарта и предлагал начать против него общий поход.

Но уже был подписан мир[220]. В Амьене англичане закрыли глаза на дела Пруссии, Голландии, Италии, Швейцарии. Бонапарт же отступился от Египта и Мальты.

Мир был особенно нужен Англии, ее промышленникам и купцам.

Они думали, что теперь откроются для них европейские рынки. Они надеялись победить Наполеона своей уступчивостью и даже советовали ему стать императором. Английский государственный деятель Джон Макферсон прямо заявил представителю Республики: «Признаю возможным, что французская нация, из чувства благодарности и во избежание политических треволнений, пожелает признать в лице первого консула и его потомства новую династию».

Они сеяли ветер, не зная, что будет буря, либо надеясь, что ее придется пожинать другим.

8

Пьют Патриоты смерти чашу...

Член петербургского «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств» Иван Борн вписал эти гневные слова в статью памяти Радищева, напечатанную во второй книге альманаха «Свиток муз» за 1803 год.