Дети Древних

От детонации вспыхнул единственный боевой снаряд и сей же час — все обезвреженные. Волна разрушения и смерти ударила в стены камеры и прокатилась по всем кавернам былой Шамбалы. Выросши стократно, ринулась в центр ледяного щита, сокрушая заодно твёрдую породу. Колыхнула и накренила Землю…

Но вместе с ней летели во все стороны нежные хрустальные зародыши жизни. Жизни, непостижимой в своём разнообразии и приспособляемости, напитанной излучениями. Летели вместе с крупицами и осколками плоти их матери, и было это вовсе не страшно.

..Марина очнулась по колено в мокром алом снегу; по всей видимости, её выбросило из арсенала наружу, потому что яркие многоцветные сполохи освещали руину Великой Поморской Стены, слякоть поверженных лачуг и острый силуэт церкви, что казалась невредимой.

Полярное сияние исходило от гигантского, заострённого книзу столба с перекрестьем, что как бы разворачивался широкими лентами наподобие свитка: руку. что держала рукоять, не было видно. Вокруг плясало множество сигарообразных и овальных тел, крылатых и бескрылых, они распарывали возмущённый воздух наподобие чаек. Сатанинские чайки с пылающими клювами, подумалось ей. Беззвучные убийцы с огненным языком и раскалёнными плевками. Они накрывали своим пламенем горстку полуголых людей, которые размахивали непонятного вида оружием — копья, алебарды?

Впрочем, что бы там ни было, стреляло оно как раз метко: то одна, то другая птица — нет, дискетта или «кобра», сообразила девушка, — кренилась от удара в корпус, черпая загнутой мантией океанскую воду, а то и погружалась в неё. Теперь эти беспомощно распластанные штуковины, истекающие в воздухе струями как бы рыжего песка, а в воде — пенистой крови, куда больше прежнего походили на медуз или иных водных жителей. Возможно, все они хотели уйти с поля боя, однако удавалось им плохо: над сушей витали раскалённые смерчи с гротескным подобием человеческих лиц в передней части. Они обвивали корпус летучих тарелок, и тот начинал бездымно тлеть, распадаясь на чадные лоскуты, которые подхватывал ветер и уносил вглубь материка. Крылатым доводилось ещё хуже: они сразу переламывались пополам, из нутра в океан, шипя и сразу остывая, выливалось нечто похожее на лаву. Из океанских глубин, подтягивая к себе уцелевших летунов и раскрывая их, как устриц, поднимались белые великаны, ожившие айсберги: иные двигались к берегу вплавь, прыгая и изгибаясь наподобие летучих рыб и с той же грацией, но большинство широко и чуть неуклюже шагало вброд.

— Нинген, нинген! — закричали люди. — Люди-киты!

Когда нинген ступили на сушу, оказалось, что они в самом деле огромны: раз в пятнадцать выше тех, кто их звал, и никак не ниже церкви и уцелевшим крестом на маковке. Лица их были вполне человеческими, но будто закрыты мглистой вуалью.

И летучие корабли не могли с ними сделать уже ничего.

Кое-какие дискетты заполошно метались у берега, должно быть, отыскивая проходы в подземный ангар, выплюнувший их наружу. Плазменники растеклись в хмуром небе семицветными лентами и исчезли, обнаружив разгар необычно яркого дня. Собратья Вернера ринулись к людям-китам, бросая по пути лазерные пики и фауст-патроны, и обхватили русалочьи щиколотки, как ребенок — ствол секвойи.

Марина приподнялась. Она казалась себе абсолютно невредимой, но опустошённой. Выпотрошенной.

«Да верно. Я же родила. А где Рина — Рейна?»

«Считай, что меня больше нет. Не нужна больше. Как и Марии, которая и вообще была миражом».

«А мои мужчины?»

Рина больше не отвечала, разве что изнутри и совсем глухо. Оттого девушка знала, что тех двоих больше нет на свете. Что всё-таки произошло внутри земли? Почему «верхние» пострадали, по ощущениям, куда больше «нижних»?

С этими мыслями, наглухо застрявшими в голове, Марина кое-как побрела к храму. Тот вроде бы даже не покосился, только золочёные чешуи луковицы слегка расплавились.

Внутри было полно хлама. Кажется, землетрясение застигло прихожан во время многолюдной службы, потому что в останках опознавались очки и капюшоны, накидные, на завязках, юбки женщин и носильные чехлы грудных детишек, которые было принято сразу же снимать с них в тепле. Кто-то позаботился о том, чтобы сдёрнуть со стен иконы палешанской работы и унести с алтарного стола чашу. Трупов не было ни одного.

Вот только алтарная преграда была повалена, дверь в святая святых — ни открыта, ни закрыта, оттого что поперёк неё застряло нечто громоздкое и тёмное.

Отец Боривой лежал на боку и тяжко дышал. Когда Марина подошла к его лицу, то увидела короткое древко: почти всё копьё сотника ушло в мощную грудную клетку.

— Только не вынимай, — пробормотал он. — Мне жить ещё долго и речь выпевать, будто оперному герою. Последняя жертва Господу. Христос простил блудницу. Я не обязан. Думаешь, не знаю про тебя? Явились они. Древние. Украли святыню. Поведали. Когда верные вспять убежали — по домам прятаться. В тарелки лезть.

— Отчего они побежали? Земля дрогнула?