Дети джунглей (сборник)

— Видите ли, мне действительно нужно идти, — сказал он.

— Пойдемте, — сказал Соломон, — это же бирох [14].

Малони покорно проследовал за Соломоном к круглому столу в дальнем конце храма, накрытому белой скатертью. Рядом с небольшим блюдом с печеньем стояла бутылка вина «Четыре розы». Две дюжины сверкающих бокалов, перевернутых вверх дном, окружали бутылку. Один из стариков уже наливал вино для присутствующих.

— Пойдемте, — пригласил Соломон, — это очень полезно для кишечного тракта.

— Ну, если только чуть-чуть, — сказал Малони.

Он все еще был в ермолке и не знал, нужно ли ее снять теперь, когда служба закончилась. Однако никто из стариков и не думал их снимать, поэтому он еще раз коснулся рукой своей ермолки, чтобы удостовериться, что она не упала, поправил ее и принял протянутый Соломоном бокал. Ему показалось, что в синагоге вдруг потемнело, неужели здесь было так темно, когда он вошел в нее?

— Лехаим [15], — сказал Голдман. — За жизнь.

— Лехаим, — повторили все остальные и подняли свои бокалы.

— За жизнь, — вслух сказал он и выпил.

Неожиданно цветное окно над алтарем озарилось ярким сиянием, на мгновение залив комнату ослепительными разноцветными лучами. (Земля была бесформенной и пустой, подумал в это мгновение Малони, тьма расстилалась над глубинами, и Божий Дух носился над водами, и Господь сказал: «Да будет свет!» — и был свет), по комнате пробежали голубые, зеленые, пурпурные и золотистые лучи, придав странно праздничный вид жалкой группке стариков, поднесших бокалы к губам. И тут же снова все погрузилось во мрак, а воздух потряс оглушительный взрыв, раздавшийся как раз над низким потолком храма, и Малони подумал, от страха втянув голову в плечи: «Они пришли выкурить меня отсюда бомбами и гранатами, все, мне конец!»

— Дождь, — сказал Голдман и покачал головой. — Почему это всегда на шабат идет дождь?

— Так хочет Бог, — сказал Соломон, поглядывая наверх сквозь толстые стекла очков, склонив голову набок и прислушиваясь к дробному стуку дождя по жестяной крышке. Мужчины молча отхлебывали вино. Новый раскат грома и молния снова осветила волшебный витраж, перекатывающиеся волны голубого и зеленого моря залило белое сияние, сквозь которое мерцал темно-синий, как чернота зарождающегося мира, но его прорезал ослепительно желтый луч — да будет свет! И снова мощный раскат грома. Дождь усилился, и его струи оглушительно стучали по крыше старого строения. Соломон налил еще вина в бокал Малони и сказал:

— Вы знаете, что случилось с моим дядей Ароном, да упокоится его душа с миром?

— Мы все знаем, что случилось с твоим дядей Ароном, — сказал Голдман.

— Но хошевер гаст [16]не знает.

— Хошевер гаст не хочет знать, — сказал Голдман. — Он уже сто раз рассказывал нам эту историю. Коухен, ну?

— Тысячу раз, — сказал Коухен. — Спроси Горовица.

— Миллион раз, — сказал Горовиц и протянул свой бокал, чтобы ему налили еще вина.

— Если бы Господь не пожелал, чтобы пошел дождь, он пошел бы? — спросил Соломон.

— Дождь не имеет никакого отношения к…

— Стала бы сверкать молния и грохотать гром, если бы Господь этого не пожелал, ну? — спросил Соломон.

— Господь специально работает на нашего Соломона, — сказал Коухен. Господь устроил всю эту шумиху только для того, чтобы наш Соломон мог рассказать нам про своего дядю Арона из Белостока.

— Из Белополья, — поправил его Соломон.

— Все равно, где это было, а ты и не думай рассказывать нам все снова, потому что нам пора домой.

— Вы пойдете под дождем? — недоверчиво спросил Соломон.

— Лучше промокнуть под дождем, чем еще раз слушать твою историю.

— Так вы хотите ее слушать или нет? — сказал Соломон. — Послушайте, если вы не хотите, поверьте, я не стану ее рассказывать.

— Мы не хотим ее слушать, — сказал Горовиц.

— Так вы хотите ее слышать или нет, я вас спрашиваю еще раз, — спросил Соломон.

— Он тебе уже сказал, что нет.

— Потому что если не хотите, то я не буду, — сказал Соломон.

— Я ее уже слышал, — Сказал Коухен.

— Да, но ведь хошевер гаст ее не слышал!

— Вы слышали эту историю? — спросил Коухен у Малони.

— Нет, — сказал Малони, уверенный, что ему не приходилось ее слышать.

— Может, ему будет интересно послушать? — сказал Соломон.

Старики обернули к нему лица, на которых ясно читалась надежда, что он их поддержит. Но глаза Соломона за толстыми линзами очков так умоляюще смотрели на него.

— Да, конечно, — вежливо сказал Малони, — я бы с удовольствием послушал вашу историю о дяде Ароне, мистер Соломон.

— Э, он просто ненормальный, — сказал Горовиц и выпил свое вино.

— Так случилось, что мой дядя Арон, да упокоится его душа, был не очень благодетельным человеком: он обманывал женщин, плутовал в карты, всю жизнь играл, словом, был настоящим игроком, что запрещено Священной книгой…

— Где это сказано? — спросил Коухен.

— Не знаю где, но это запрещено, можешь мне поверить.

А иначе в каждом еврейском гетто были бы игорные дома, ты что, думаешь, евреи не любят играть?

— Лично я как раз не люблю играть, — сказал Горовиц и передернулся, — и так случилось, что я как раз еврей.