Дети Эдема

– И о чем же ты мечтаешь? – спрашиваю я. Ощущение такое, будто я плыву по волнам счастья. Жизнь не может быть прекраснее.

– Да мало ли о чем. О том, как выбраться из Эдема. Погулять по настоящему лесу. Жить при власти, которая не врет постоянно…

Я поворачиваюсь, и мое дыхание касается ее щеки.

– Ладно, про последние слова забудь. Об этом завтра можно поговорить. – При слове «завтра» я чувствую некоторое головокружение. Хочется, чтобы этих «завтра» была тысяча. Десять тысяч «завтра». – В этом круге я делаю кое-что вместе кое с кем. То, что позволяет обустроить местечко вроде этого, где можно укрыться. Но ты об этом сейчас не беспокойся.

Сейчас я вообще ни о чем не склонна беспокоиться.

– А ты о чем мечтаешь? – спрашивает Ларк.

– О том, чтобы найти кого-нибудь, – немедленно откликаюсь я. – Кого-нибудь, кому я смогу верить, кто до конца сделает меня самой собою. – Я прикусываю губу и вспыхиваю до корней волос. – Глупости, конечно, понимаю. Просто у меня никогда никого не было. Ни того, кого выбрала я, ни того, кто выбрал меня.

Ларк перекатывается ко мне, приподнимается на локте, глядит мне прямо в глаза и торжественно произносит:

– Я тебя выбрала.

Затем медленно наклоняется и касается меня губами. Ее сиреневые волосы рассыпаются по нашим лицам, и сквозь них я вижу сияющие звезды. О Боже, они вращаются! Они танцуют…

* * *

Дома той ночью – тем утром – я лежу в постели без сна и покоя. Не знаю, что и чувствовать, а в голове роятся сотни самых противоречивых мыслей. От восторга я перехожу к тревоге, от нее к страху и вновь – к восторгу. Перед тем как распрощаться, я отдала Ларк свое сокровище, старинное изображение звездного неба над огромной пропастью, фотографию, сделанную непосредственно перед Гибелью Природы. Вспоминаю, что, взглянув на нее, она слегка нахмурилась.

– Что-нибудь не так? – спросила ее я.

– Не знаю. Она напоминает мне… что-то. Не могу понять, что именно. Подумаю и завтра скажу.

Завтра.

Наконец я засыпаю.

Должно быть, и часа не прошло, как мама будит меня, трясет за плечи, громко шепчет прямо в ухо:

– Вставай! Надо уходить! Живо!

10

Выброс адреналина подобен разряду молнии. Я вскакиваю на ноги, даже не сообразив толком, что дело происходит не во сне, а наяву.

– Нет, – невнятно бормочу я, не переставая двигаться. – Дайте мне вернуться в мой сон о счастье.

Первая моя мысль, да что там первая – единственная в эти смутные секунды пробуждения состоит в том, что я никому и ничему не позволю помешать нашему новому свиданию с Ларк нынче ночью. Не знаю, что означал тот поцелуй для нее или для меня. Не знаю, что я должна сейчас чувствовать. Чтобы понять это, мне нужно еще какое-то время.

Не сразу я осознаю, что происходящее – не просто ускорение в реализации плана, не блик на экране радара, означающий отсрочку очередного свидания с Ларк, то есть отсрочку осуществления моих надежд. Это конец всего, что было прежде.

– О нас стало известно. О тебе, – говорит мама, швыряя мои вещи в мешок для мусора.

Я тяжело опускаюсь на кровать. Странно, но первыми словами, сорвавшимися у меня с языка, были:

– Почему мне нельзя взять чемодан?

– Придется сжечь всю твою одежду. Избавиться от всего, что так или иначе с тобою связано. Как только тебя здесь не будет, мы стерилизуем комнату, сотрем все отпечатки пальцев, уничтожим любые следы ДНК…

В голове у меня все еще мелькают неясные образы сна, а вместе с ними образ Ларк.

– Да, ма, но что же мне надеть? – Похоже, это главный вопрос, который смущает мое все еще не вполне очнувшееся от сна сознание. Ложась спать, я думала, что на мне будет, когда мы снова увидимся с Ларк, и вот…

– Да какая разница – что угодно! Просто накинь на себя что-нибудь. – Мама совершенно обезумела. Мои одежды летают по комнате, она подхватывает их, сворачивает в узел, распихивает по сумкам. – Живо! Одевайся! – Она бросает мне шафраново-оранжевую тунику с поясом и блестяще-золотистые школьные брюки Эша.

Я медленно натягиваю их и поворачиваюсь спиной, чтобы снять ночную рубашку. Туника сшита из мягкой ткани, имитирующей нежнейшую замшу. Раньше я никогда ее не надевала. Мама купила ее только неделю назад, даже ценник сохранился. Сумма – запредельная.

Я стою с задранной до головы рубашкой, и в мозгу у меня копошится какая-то мысль… пока неясная.

– Живо! – снова рявкает мама, и тут я понимаю, насколько ей страшно. Мысль, та самая, еще не сформировавшаяся, исчезает. Я затягиваю пояс на тунике, поворачиваюсь и опускаюсь на колени рядом с мамой, которая отнимает у меня сейчас всю мою жизнь.

– Мам, успокойся хоть на минуту и объясни, что происходит. – Я стараюсь говорить спокойно, миролюбиво, но и меня заражает застывший в ее глазах откровенный страх. Она делает глубокий вдох, за ним еще один, словно прикидывая, что можно рассказать, а чего мне знать не надо.

– Говори все, – настаиваю я.

– Наш друг в Центре только что передал, что там стало известно о втором ребенке. Подробностей он и сам не знает, так что понятия не имею, как им вообще удалось до этого докопаться, но в любом случае нам грозит большая беда.