Дети-эмигранты. Живые голоса первой русской волны эмиграции 1918-1924

«Я не помню, в котором году я выехал из Севастополя, но помню, что я ехал на пароходе под названием “Полония”. Мне жилось там плохо, потому что недоставало воды, плохо кормили. Потом нас пересадили на другой пароход, “Трувор”, там жилось хорошо, потому что я познакомился с капитанской столовой. Потом нас высадили в Анхиало, и мой папа заболел тифом, его отвезли в Бургас. Потом нас привезли в монастырь, там жилось хорошо – нам выдали белье, посуду, шоколад в плитках».

Здесь, в противоположность постоянным нежным откликам детей на несчастья своих родителей, мы имеем совершенно одинаковые отметки о голоде и о болезни отца, что и свидетельствует о моральной притупленности.

5. Ребенок, на психике которого виденное глубоко отразилось, затронув его как-то внутренне и не скользнув по поверхности.

1-й вариант [48]

«Что было в России во время революции (февральской), я ничего не помню, я помню только, что я был очень болен. Мы собирались ехать на дачу в город N. Мы ехали туда две недели. В дороге я поправился, и когда мы приехали, я был совсем здоров. Меня все новое очень интересовало… я увидел очень много красивых цветов, которых я никогда еще не видал, и вообще я никогда не был в такой обстановке. Самое на меня сильное впечатление произвела развалившаяся баня (в саду), около нее росли большие кусты терновника… в… середине сада был пруд, на нем росли водяные лилии, а вечером там всегда квакали лягушки… Сосны и ели… земляника… грибы… играл с детьми нашего соседа, папа нам поставил палатку, играли, что это наша крепость, а деревья наши враги… приносили наши детские скамейки и детский столик. Мама нам давала блюдечки, и мы ели варенье. Вечером мы на поляне играли в горелки. Так я провел лето».

Затем мальчик на зиму переехал в город.