Дети эмиграции. Воспоминания

«Я по примеру своих товарищей поступил в армию. Я горел желанием отомстить большевикам за поруганную родину».

«Здесь приходилось неоднократно ловить комиссаров… я мстил им как мог».

«Я очень был ожесточен… Но после я им доказал, не менее взрослого человека».

«Я видел крушение большого поезда и радовался, что так много врагов погибло».

«Это были большевики, которые грозили моей смерти… я пошел в станичное управление и доложил атаману. Они были взяты и покончены. Я получил небольшую награду, которая помогла мне в отношении к оружию. Я бы написал многие вещи, но мала моя размысленность, да и места мало».

Вот еще два признания.

(1) «Злоба против большевиков-убийц и разрушителей вспыхнула с необъятной силой; месть закипела в крови. Я решил поступить в добровольческий отряд и поступил. Одна мысль занимала меня — отправить как можно больше ненавистных мне „борцов за свободу“. С трепетом прижимал винтовку к плечу и радовался, когда видел, что „борец за свободу“ со стоном, который мне казался приятной музыкой, испускал дух».

(2) «К нам во двор вбежало два комиссара и, побросав оружие, просили их спрятать в погреб от казаков, которые вошли в город. Я указал на погреб и подумал: „прийдут… я вас предам“. Жажда мести взяла верх, и я не мог успокоиться… Подбежал к солдатам… сказал им про… комиссаров… Их арестовали и увели».

Мы не чувствуем себя призванными оправдывать эту «армию мальчиков, обагрявшую поля своей чистой кровью», ни тем более судить их, но для того чтобы понять, каковы же причины этого озлобления и беспощадности, чтобы восстановить перспективу картины, приведем предшествующие этим двум признаниям[56] тексты сочинений их полностью; вышеприведенные признания являются окончаниями нижеприводимых сочинений. Если бы мы ограничились отдельным, общим, оторванным изложением страданий детей и таким же отдельным описанием мести детей, родившейся у них в результате пережитого, то как бы логически это ни было понятно, индивидуальная и живая связь рассказа была бы нарушена и картина получилась бы если и не неверная, то все же, может быть, психологически неясная (т. к. страдания одного лица не убедительны в качестве объяснения мести другого). Текст, предшествующий признанию (1).

«Мы получили известие, что отец убит большевиками в одном из боев. Привезли труп отца. Сестра приехала из отряда, в котором она была сестрой милосердия, на похороны. В этот же день большевики заняли город. Я не знал, что представляют собой большевики, и хотел их увидеть. Желание мое скоро исполнилось. Большевики обходили с „обыском“ и не замедлили явиться и к нам. Несколько пьяных разнузданных матросов, с ног до головы увешанных оружием, бомбами и перевитых пулеметными лентами, ворвались в нашу квартиру с громкими криками и бранью: начался обыск. Все трещало, хрустело, звенело, все более или менее ценное быстро исчезало в поместительных карманах „борцов за свободу“. Прижавшись к матери, дрожа всем телом, я с ужасом смотрел на пьяные, жестокие, злобные лица матросов. Все обыскали матросы, все подверглось разрушению и разгрому, даже иконы срывали эти богохульники, били их прикладами, топтали ногами. Добирались уже до той комнаты, где лежало тело отца. Вот добрались. Злорадный смех, ругань еще более крепкая последовала по адресу покойника, и все матросы окружили гроб. Они стали колоть, бить прикладами гроб, издеваться над телом отца. Мать и сестра, находившиеся до сих пор как будто бы в столбняке, бросились к матросам и стали умолять их не трогать мертвого. Но их мольбы еще более раздражили негодяев. Один из них ударил мать штыком в грудь, а сестру здесь же расстреляли. Мой двоюродный брат, приехавший к нам в гости, попал на штык матроса. Последний подбрасывал брата в воздух, как мячик, и ловил на штык. Меня пока не замечали матросы. Я стоял, словно пораженный, и не знал, что мне делать: кричать, плакать, умолять, просить о пощаде. Я не верил своим глазам. Мне казалось, что все происходящее сон кошмарный, страшный сон. Матросы стали уходить. Один из уходящих обернулся и, увидев меня, закричал: „А, вот еще один…“ Затем последовал удар прикладом по голове. Зашумело в ушах, перед глазами замелькали разноцветные круги, и я упал без чувств. Очнувшись, я ощутил страшную боль в голове и услыхал чьи-то глухие стоны. Передо мной… стали проноситься постепенно картины всего происшедшего. Пролежав еще часа два, я поднялся, шатаясь пошел на стоны. Стонала мать. Между стонами прорывалась бессвязная речь. Через некоторое время она скончалась. Я почувствовал тогда, что я остался один, совершенно один — без родных, без крова и приюта. Все близкое, родное, дорогое так безжалостно отобрали у меня. Хотелось плакать, рыдать, но я не мог… Хотелось поведать кому-нибудь свое горе, да было некому».

Затем следует вышеприведенная цитата. Текст, предшествующий признанию (2).