Дети эмиграции. Воспоминания

«Странно, что отъезжая от родной земли, я не чувствовал никакой жалости, настолько развились у меня животные чувства».

«Многие стонали и охали, что потеряли Россию, а мне Россию было не жалко, потому что я не видел там ничего хорошего. Все время война, а потом голод. Жизнь моя во время революции была похожа на жизнь животного, которому не было никакой заботы, кроме желудка. Я тоже стонал, но только стонал от голода».

«Мне, если можно так выразиться, надоели все переживания и сама мысль о смерти потеряла свою остроту».

«В грязь падало все: и нравственность и глубокая религия, которую я унаследовал от своих родителей. Партизанские отряды, участником которых я был, изломали мою душу. Я теперь это понимаю. Грубая нечувствительность к чужим страданиям вытеснила прежнюю кроткую любовь к человеческой личности».

АПАТИЯ. БЕЗРАЗЛИЧИЕ. УСТАЛОСТЬ

«Я выехал из Новороссийска на пароходе… Но и здесь не было того, что я почти бессознательно желал. Я не знал, что мне необходимо спокойствие, чтобы отдохнуть от пережитых ужасов, но его не было».

«На меня напала апатия — полное ко всему равнодушие».

«После некоторого времени у меня настало состояние полнейшей апатии: я устал жить. Это звучит смешно для тогдашнего моего возраста, но… да, я устал жить».

«Из Крыма мы должны были бежать в Новороссийск. Какое-то безразличное настроение и апатия начинали овладевать мною. Помню, что проезжая по одной незначительной улице, я обратил внимание на одну старую вывеску бакалейного магазина, и у меня промелькнула мысль, что надо запомнить, как она висит, я даже особенно заметил одну букву „а“, которую я до сих пор помню».

«Две недели, окруженные мутными водами Черного моря, плыли мы в Константинополь, и за эти дни я чувствовал, как далеко уходило от меня мое детство и как тяжела бывает порою жизнь».

ЧЕРТЫ ОТЧАЯНИЯ

«Я почувствовал, что в сердце у меня выросла большая немая боль, которую нельзя ни передать словами, ни описать. Вместе с гибелью семейного очага, я увидел разбитым и мой духовный мир. Я упрекал себя, что я перестал любить людей».

«Мне пришлось на пароходе отправиться в белый свет, не зная примут или нет. Когда я попал на пароход, то вдруг со мной случилось такое, что я сам себе не мог объяснить, — мне было совершенно безразлично до всего окружающего, захотелось умереть и больше не видеть этого мерзкого мира».

«Крах (фронта)… все погибло, все надежды, все старания, все, все… и я принял отраву, но, к счастью, меня вылечили и внушили, что мне нужно жить, что стыдно и позорно умереть, испугавшись жизни. Я глубоко благодарен профессору X за его наставление».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Я никогда не забуду пережитых мною прямо сказать кошмаров».

«Вот что сделала с нами наша русская… революция».

«О годы, годы! вы прошли, но вы остались на челе, на душе и на теле. У меня тоже остались воспоминания о вас — есть и на теле».

Вот уже свидетельства, относящиеся к настоящему времени.

ОТЗВУКИ ПРОШЛОГО

«Находясь в N, только и жду случая, чтобы в руки взять винтовку».

«Отступление… ранение… заразился тифом. Потом подряд два других тифа… Эвакуация… Попадаю в N, работаю 2¹/₂ года и вот, наконец, я опять у тихой пристани, но меня опять тянет к этому жизненному водовороту».

НЕДЕТСКОСТЬ

«С 1918 г. постоянно моя душа стала ожесточаться».

«Все это я вспоминаю как в тумане, моя душа находится в каком-то безразличном состоянии. Мне абсолютно никого не жаль».

«Столкновение с нагою действительностью, действительной жизнью, сделали нас, молодежь нынешнюю, пожилыми и многоопытными в смысле знания всяких оборотных сторон и изнанок жизни».

«Кровавый режим, ужасное время расстроили меня: я стал очень нервен и раздражителен. Я не могу читать современных книг; мне кажется, что с ними я повторяю кровавую страницу русской истории».

ДУШЕВНАЯ ОПУСТОШЕННОСТЬ. ОТЧАЯНИЕ

«Я поехал в N. Прошло 3 года. Я вырос и стал более осмотрительным, стал вглядываться кругом себя. Я оглянулся и с ужасом заметил, что ничего того святого, того доброго, что вкладывали в меня папа и мама, — у меня нет, а если и осталось что, — то этого было так мало, что нельзя было и считать. Бог для меня перестал существовать как что-то далекое, заботящееся обо мне: Евангельский Христос. Встал передо мною новый бог, бог жизни… Я стал не тем милым мальчиком, который при виде бедняка просил у папы денег, но тем юношей, который видит перед собою в розовом тумане белую, как из слоновой кости, девушку… и полным эгоистом, который готов для своего счастья поступиться счастьем других, видящего в жизни только борьбу за существование, считающего, что высшее счастье на земле это деньги».

«Я стал почти психопатом, стал нравственным калекой; малограмотный, озлобленный, ожесточенный на всех, запуганный как лесной волк; я хуже волка… вера рухнула, нравственность пала, все люди ложь, гнусная ложь, хочется бежать, бежать без оглядки, но куда я побегу без средств, без знаний… о, будь все проклято!»