Дети Гамельна

Вопреки обещанию Егеря ландскнехты остались, а псы один за другим входили в молчаливую темную завесу и исчезали бесследно средь пляски языков угольно-черного пламени. Пока не остался последний зверь, самый большой. Скотина размерами с доброго быка, ну может быть самую малость поменьше. Но только самую малость. И так стал, сволота, чтобы не проскочили никак, оставил один путь – в «дверь». Тварь скалилась в почти человеческой усмешке, вбирая и выпуская обратно иглообразные когти.

- Холера ясна, - пробормотал сержант.

Мирослав с Гунтером шагнули вплотную к «двери». Любопытные языки пламени пытались дотянуться до них. Прикоснуться, пометить вечным знаком…

Мирослав поднял ногу, нацеливаясь, было, шагнуть прямо во тьму. Но в последнее мгновение резко отшатнулся в сторону.

- Кабыздох помойный! – гаркнул сержант прямо в морду адской твари. Гунтер, надеясь, что все понял верно, и в свою очередь дернул ногой, зачерпывая солидный шмат грязи, так, чтобы набросить прямо в ухмыляющуюся слюнявую харю.

Пес Охоты растерялся на одно лишь мгновение, но сержанту этого хватило. Сухо щелкнули курки пистолетов, появившихся в руках Мирослава, словно по волшебству. В снопах искристого огня и дыма два серебряных шарика врезались в золотистую морду.

Серебро не могло убить тварь, но удар двух кругляшей - каждый с лесной орех - и жжет, как целое гнездо пчел! – отбросил пса, исторгнув истошный вой из его глотки. Швальбе, выдернувший из ножен палаш быстрее, чем хашишейский ассасин выхватывает кинжал, рубанул наотмашь, целясь в кончик подвижного черного носа. И попал. Надо думать, это было очень больно, зверь завыл еще истошнее, вращая безумными слезящимися глазами, ударил по земле хвостом со смешной кисточкой на конце и ринулся на капитана.

Железные пальцы Мирослава вцепились Гунтеру в воротник и рванули в сторону, уводя из-под самых когтей пса. Воющий от боли и безумной ярости золотисто-коричневый вихрь пронесся мимо, обдав запахом серы и паленой шерсти. Пронесся – и канул в черном квадрате, с разгона вломившись всей тушей во врата, отделяющие этот мир от совершенно иных мест, кои не следует поминать всуе. Да и не всуе тоже.

Мирослав сорвал с шеи приснопамятный кожаный мешочек и бросил следом, как гренадер, штурмующий бастион. И тьма исчезла. Не было ни шума, ни вспышки, просто черный огонь свернулся угольным вихрем, сжался в точку и сгинул. Только волна жаркого воздуха прошелестела по балке, да так, что мокрая трава аж закурилась паром.

Швальбе сидел, опершись спиной о склон, и думал, что впервые в жизни после крепкой заварушки его не держат ноги. Не стоят, и все тут. Затем капитан подумал, что могло бы ждать наемников на той стороне. Представил удел, что страшнее смерти – вечное странствие в нечестивой компании, без остановки и надежды. В объятиях ужаса от осознания того, как постепенно гибнет, растворяется все, что связывало тебя с миром живых. Все, что делало тебя человеком. Пусть не самым лучшим, не самым честным. Да, скверным, чего уж там! Но все же человеком, с бессмертной душой, которую всегда готов принять милосердный и любящий Господь. Если только сама душа не искажена, не отравлена Охотой…

Швальбе снял шляпу, пришедшую в окончательное разорение, покрутил в чуть подрагивающих пальцах и отбросил в сторону. Вдохнул побольше воздуха и разразился громогласной тирадой. Если бы рядом оказался кто-то, кто мог ее записать, вдохновенная речь ландскнехта вошла бы в историю, дабы сохраниться в веках непревзойденным, сияющим эталоном ругани. Но единственным слушателем оказался лишь сержант, обессилено присевший на ближайший корень - неподвижный и твердый, как и положено части обычного дерева. Впрочем, Мирослав был достойным знатоком, способным оценить каждый оборот, всю гамму сравнений.

Наконец капитан выдохся и замолк.

- Э-э-э… Гунтер, - почти робко спросил сержант. – А меня то за что?.. Я же нас вроде как спас.

- Спас! Твою… - заорал Швальбе. – Твоя хрень на шнурке, она же только врата закрыла! А я то думал, она эту погань развеет! А если бы я не успел рубануть?!

- Ну, успел ведь, - тихонько заметил Мирослав.

- Заррррраза! – звучно рыкнул Швальбе, окончательно отводя душу, и облегченно вздохнул.

- Мир, клянусь удом святого Петра, я и знать не хочу, что такое мой подчиненный таскает на шее. Но, ради всего святого, если, конечно, для тебя такое есть в мире нашем! Предупреждай в следующий раз!

- А кому я сказал, чтобы «руби и прыгай»? – искренне удивился Мирослав.

- Ну да… Виноват, – через силу признал Швальбе. – Как-то слишком уж вышло все быстро и неожиданно. Старею, наверное…

- И кто тебе злобный деревянный голем? – усмехнулся Мирослав.

Швальбе снова выругался, уже спокойнее и без души, больше для порядка, нежели раздражения ради.

- На все воля Господня… - философски заключил Мирослав и натужно поднялся. – Пойдемте, герр капитан, дорогу искать. Потому что, видит Бог и мать его, Мария, я ни хрена не представляю, куда нас затащили эти вылупки…

- Знаешь, вот есть ощущение, что мы сейчас где-то на юге Франции. Овернь или Лангедок. Рельеф уж приметный больно.