Дети Гамельна

- Жеводан, что ли?

- Так точно, герр сержант. Именно Жеводан.

- Вот и отлично! Да, Гунтер, когда окажемся в Дечине, намекни Отцам, что те травки, которые пошли в котел к собачке и серебряным пулькам, не только закрывают прорехи. Они и время неплохо крутят по своему усмотрению. Лет через сто или полтораста… всякое в здешних краях может случиться.

- Мир, тебе охота выслушивать их брюзжание по поводу применения запретных средств? И мне не хочется. Вот и молчи, достаточно будет упоминания о серебре и нашей смекалке. Встретили, вкрались в доверие, после как следует отпинали во славу Божью. И хватит на том. А еще…

Гунтер подобрал палаш, шевельнул бровями, оценив глубокую выщерблину, что осталась на крепкой стали после встречи с мягким псиным носом. Похоже, клинок придется укорачивать и перетачивать, такой скол не загладишь и лучшим точильным камнем…

- А еще, - продолжил он. – Как-то хорошо оно легло друг на друга – Вольфрама помянули с Виноградником, а тут и Охота…

- Накличешь, - Мирослав невольно втянул голову в плечи и оглянулся на то место, где канула в неизвестность адская кавалькада со всей сворой.

- Ага, - согласился Швальбе. – Поминать пока не станем. Но подумаем, крепко подумаем. [10]

История одиннадцатая. О том, почему капитан Швальбе любит запах пожара по утрам.

Под густым пологом леса свежие щепки светились бледной желтизной, напоминая маленькие косточки. Толстым жестким ковром они устилали все вокруг на добрый десяток локтей. Тот, кто пару часов назад махал топором, судя по всему, оказался не слишком умелым дровосеком. Сильным, да – слабак не сумел бы свалить здоровенное дерево – но все же далеким до истинного мастерства лесоруба. Иначе щепок было бы гораздо меньше.

Хотя, с другой стороны, может, узловатый ствол напомнил что-то нехорошее. Скажем, показался схожим с нелюбимой женой. Или алькальдом, к примеру. Вот и выплеснулась злость в работу, вгрызаясь тяжелыми ударами в неподатливую древесину. Тем более, такую страхолюдину не особо и жаль – узловатый ствол, напичканный сучками, как душа протестанта пороками. Даже принадлежность сразу не определить, хотя листья схожи с дубовыми. Но именно, что только схожи, и то сильно издали.

На пень, желтеющий свежим щербатым срубом, присела сойка. Протрещала на своем птичьем языке, встопорщила хохолок, окинула полянку зорким взглядом черных выпуклых глаз, выбирая, откуда начинать поиск червяков. Что-то мелькнуло в воздухе, словно солнечный блик на воде в безветренный день. Сойка дернулась, получив быстрый, как молния, удар по спинке, практически разваливший птицу пополам. Маленькое тельце, еще не понявшее, что умерло, доли секунды удерживало прежнее положение. И упало, распавшись на две половины, удерживаемые вместе лишь лоскутом кожи.

Капли крови щедро падали на сруб. Под ярким солнцем, пронизывающим листву, они казались индийскими рубинами. Но алая жидкость исчезала, едва коснувшись желтой поверхности. Кровь испарялась, как вино в устах пьяницы, мгновенно впитываясь в древесину. Оставался лишь странный след - мелкие хлопья пепла темно-коричневого оттенка. Повеяло теплым весенним ветерком, и прах сдуло без следа.

Трупик сойки недолго нарушал идиллию майского леса, но виной исчезновению трупика не стал ни лесной хищник, ни человек. Незаметно для стороннего взгляда, но все же достаточно быстро, птица буквально провалилась внутрь пня, поглощенная хищным обрубком. Словно утонула в маленьком омуте желтого цвета. Прошло каких-то полчаса, и ничего не напоминало о маленькой трагедии.

Молодой побег, к которому прилипло несколько перемазанных перышек, с тоненьким скрипом изогнулся, охватывая пень пятнистым кольцом. И, сыто ворочаясь, замер...

* * *

Всем хорош город Милан. И соборов в нем хорошо за полсотни, и монахов превеликое множество! Дожди редки, всего лишь тридцать дней в году рискуешь промокнуть. Хотя, какие дожди в благословенном Господом Миланском герцогстве, кое процветает под правлением Короля Испанского?! Так, влажной теплотой обдаст, подарив краткие мгновения прохлады, и все. Недаром прекрасные миланские женщины подобны в своей прелести самой Елизавете Валуа. Зонты здесь носят не для укрытия от пролившихся хлябей небесных, а чтобы солнце не вздумало касаться белоснежной кожи, сквозь чью мраморную белизну видна мельчайшая жилка, бьющаяся мелкой, но столь волнительной дрожью!

Недаром в премерзкой Фландрии, да и по всему северу не любят солдат, навербованных в здешних благословенных землях. Тот, кто унес в сердце толику южного солнца, особо тяжко переживает ад на земле, коим, несомненно, являются Нидерланды.

Ах, женщины Милана! Амедео Катанни готов был сутками напролет воспевать их неземные достоинства. Музыка высших сфер, ангельское величие, поступь прекраснейших, чьи шаги мимолетны, но отзываются в сердце барабанным стуком, ведущим на штурм неприступной цитадели! Амедео мог бы петь лучше большинства миннезингеров Европы. А может, и их превзошел бы в искусстве...