Дети Гамельна. Ярчуки

Хома лишь невесело хмыкнул: у чёртовой бабы до страдальца-Анчеса по ночам одно-единственное дело и имелось — сугубо паскудное. Видать, шибко оголодала по мужскому духу проклятая ведьма. Чипляла кудрявого гайдука за шиворот да в комнату уволакивала. Только на рассвете и приплетался, иссушенный и помятый, будто остатьняя тарань, что выковыряна с самого дна пахучего чумачьего мешка.

Жили славные путники на гостевой половине дома. Как встали тут мимоходом переночевать, да выяснилось, что старый шляхтич занедужил, так и прижились — никто ведьминскую хитрость не распознал. Старик-лях доходил, с постели вовсе не вставал. Безутешная дочь и её заботливая наперсница-служанка ухаживали за болящим безотлучно. Верные гайдуки охрану несли, вокруг шинка бдительно слоняясь. Кучер, правда, как-то незаметно сгинул. Сказано было, что в маеток отправлен упредить панских домочадцев о болезни хозяина. Гайдуки шепотом обсудили: в болотную топь тот кучер отправился или на дно речное? Хотя, что за разница? Держала ведьма своих верных слуг в хваткой горсти, ох, крепко держала! Дальше двух домов не отойдешь — этак горло затыкает, что обратно сам вприпрыжку несешься.

В остальном, служить было скучно. Жри, спи, за лошадьми ходи. В комнату к пану-хозяину гайдуки заглядывали только по особой надобности: выглядел лях уже и не совсем живым, а на молчащую красавицу Хелену оба гайдука и вообще смотреть не могли. Была в том некая странность: приходил к больному городской лекарь-прошелыга, заглядывали иные местные люди — косились на паненку с интересом, но в визг не пускались. А Хому от близости молодой паненки таким морозом пробирало, что… Впрочем, Анч, хоть и попривыкший к ведьминским благожелательностям, но от паненки шарахался даже пуще, чем от ненасытной Фиотии. Зато сама ведьма умертвённой девушке целыми днями внимание оказывала, всё возилась-старалась, воспитывая да нашёптывая. Ничего путного из тех чарований не выходило. Разве что стала иной раз улыбаться панна Хеленка. Но то была такая улыбка, что лучше бы и её не видеть.

В остальном жили сыто. Пришеб оказался городком не хуже других. Сонный гарнизон из десятка кварцяных[51] драгун, достойный базар, церковь, костёл, синагога (слегка порушенная, ибо случилась с местным еврейством года два назад некая печальная неприятность). Имелся в Пришебе на диво откормленный войт[52]- пан Пацюцкий, приятная на вид жинка[53] цирюльника, лавочники-крохоборы и стадо демонски бодливых коз, что вечно выдирали колья своих веревок, сбивались в шайку и досаждали прохожим на городской площади. Имелся, конечно, и иной разнообразный обыватель: тысячи три христианских и всяких иных мещанских голов, малодостойных упоминания. Добрый город, чинный. Лужи на площади землёй присыпать и заровнять — так и вообще истинная Варшава.

Но, как водится, поджидала печальная несуразность ведьминских спутников — польские деньги к концу подходили. Эх, мог бы старый пан прихватить в дорогу кошель и повместительнее! Ну, теперь что толку на ляха пенять — за деньгами старик все одно не поедет. К концу изобильные обеды подходили, и недели не продлившись. Хома полагал, что новые шаровары у настоящего казака всё одно не отберут — то дело вообще полнейшей немыслимости и еретичества. А в хороших шароварах и попоститься вполне достойно. Но ведь тут хоть как голодай, всё одно не даст ведьма слугам на свободу вырваться. Подумать нужно, изловчиться, да и задать правильного стрекача в обход проклятому заклятью…

— Эй, паны гайдуки, не засиделись ли над чарками? — одернула немедленно накликанная чёртом хозяйка. — Панна Хелена вас зовет. Хозяин наш в просветление пришел…

Понятно, вовсе не молодая панна слуг звала — старый пан лежал себе смирно, дышал едва-едва.

— Вечером работа будет, — молвила Фиотия. — Готовьтесь, слуги верные. Сейчас отойду. А как вернусь, сообща пройдемся. И чтоб не баловали! Хома, ты пистоли готовь. Прогулка может статься весёлой.

Хома смотрел на выданную ведьмой пороховницу. Ишь ты, ох и рискова стала хозяйка.

— На меня пистоль нацелишь, очи повыдавливаю, — предупредила догадливая пани Фиотия. — Поочередно выковыряю, в кошеле будешь свои свинячьи глазки носить, по моему дозволению щупать-вспоминать. Понятно ли говорю?

— Отчего же непонятно? — признал казак. — Куда уж понятнее. Но отчего поочередно ковырять? Давите уж разом, чего там кота за хвост крутить.

— Да что там у тебя за хвост? — с обидной усмешкой удивилась хозяйка. — Ты за дело берись, снаряжай оружье, да об очах своих не забывай.

Вроде и вовсе не хотел того Хома, но рука легла на рукоять пистолета, и через миг смотрел казак в дуло своего оружия. Зрачок у пистоля был крупен, сумрачен и зрил излишне пристально. Хоть бы мигнул, щоб ему того беса…

— Надобно было калибр поменьше брать. У этого отдачей руку шибко кидать будет, — недрогнувшим голосом посетовал Хома.

— Займись, знаток великий, — ведьма встала и вышла из комнаты.