Дети Гамельна

История одиннадцатая. О том, почему капитан Швальбе любит запах пожара по утрам

Под густым пологом леса свежие щепки светились бледной желтизной, напоминая маленькие косточки. Толстым жестким ковром они устилали все вокруг на добрый десяток локтей. Тот, кто пару часов назад махал топором, судя по всему, оказался не слишком умелым дровосеком. Сильным, да — слабак не сумел бы свалить здоровенное дерево — но все же далеким до истинного мастерства лесоруба. Иначе щепок было бы гораздо меньше.

Хотя, с другой стороны, может, узловатый ствол напомнил что-то нехорошее. Скажем, показался схожим с нелюбимой женой. Или алькальдом, к примеру. Вот и выплеснулась злость в работу, вгрызаясь тяжелыми ударами в неподатливую древесину. Тем более, такую страхолюдину не особо и жаль — узловатый ствол, напичканный сучками, как душа протестанта пороками. Даже принадлежность сразу не определить, хотя листья схожи с дубовыми. Но именно, что только схожи, и то сильно издали.

На пень, желтеющий свежим щербатым срубом, присела сойка. Протрещала на своем птичьем языке, встопорщила хохолок, окинула полянку зорким взглядом черных выпуклых глаз, выбирая, откуда начинать поиск червяков. Что-то мелькнуло в воздухе, словно солнечный блик на воде в безветренный день. Сойка дернулась, получив быстрый, как молния, удар по спинке, практически разваливший птицу пополам. Маленькое тельце, еще не понявшее, что умерло, доли секунды удерживало прежнее положение. И упало, распавшись на две половины, удерживаемые вместе лишь лоскутом кожи.

Капли крови щедро падали на сруб. Под ярким солнцем, пронизывающим листву, они казались индийскими рубинами. Но алая жидкость исчезала, едва коснувшись желтой поверхности. Кровь испарялась, как вино в устах пьяницы, мгновенно впитываясь в древесину. Оставался лишь странный след — мелкие хлопья пепла темно-коричневого оттенка. Повеяло теплым весенним ветерком, и прах сдуло без следа.

Трупик сойки недолго нарушал идиллию майского леса, но виной исчезновению трупика не стал ни лесной хищник, ни человек. Незаметно для стороннего взгляда, но все же достаточно быстро, птица буквально провалилась внутрь пня, поглощенная хищным обрубком. Словно утонула в маленьком омуте желтого цвета. Прошло каких-то полчаса, и ничего не напоминало о маленькой трагедии.

Молодой побег, к которому прилипло несколько перемазанных перышек, с тоненьким скрипом изогнулся, охватывая пень пятнистым кольцом. И, сыто ворочаясь, замер…

* * *

Всем хорош город Милан. И соборов в нем хорошо за полсотни, и монахов превеликое множество! Дожди редки, всего лишь тридцать дней в году рискуешь промокнуть. Хотя, какие дожди в благословенном Господом Миланском герцогстве, кое процветает под правлением Короля Испанского?! Так, влажной теплотой обдаст, подарив краткие мгновения прохлады, и все. Недаром прекрасные миланские женщины подобны в своей прелести самой Елизавете Валуа. Зонты здесь носят не для укрытия от пролившихся хлябей небесных, а чтобы солнце не вздумало касаться белоснежной кожи, сквозь чью мраморную белизну видна мельчайшая жилка, бьющаяся мелкой, но столь волнительной дрожью!

Недаром в премерзкой Фландрии, да и по всему северу не любят солдат, навербованных в здешних благословенных землях. Тот, кто унес в сердце толику южного солнца, особо тяжко переживает ад на земле, коим, несомненно, являются Нидерланды.

Ах, женщины Милана! Амедео Катанни готов был сутками напролет воспевать их неземные достоинства. Музыка высших сфер, ангельское величие, поступь прекраснейших, чьи шаги мимолетны, но отзываются в сердце барабанным стуком, ведущим на штурм неприступной цитадели! Амедео мог бы петь лучше большинства миннезингеров Европы. А может, и их превзошел бы в искусстве…

Но прекрасные порывы душило приземленное, можно сказать, даже низменное бурчание в желудке. И навязчивое вожделение фазана. О, фазан — это истинный король… да что там король — император среди прочей дичи! Как советовал Толстый Мигель, что владел харчевней в самом Мадриде:

«Самое главное — не спешить! Добыл фазана — не готовь и даже не потроши, а то мясо останется жестким, как дубленая шкура! По первости подвесь за голову и жди, пока шея истончится. Фазан шмякнется, и только тогда ты его подбирай. Опали перо с пухом и, пока жар огня еще не покинул кожи, натри свиным салом, думая о том, сколь ненавистен этот продукт мусульманам и, следовательно, как полезен для истинного христианина!»

Эх, как он это рассказывал! И какой замечательной выходила у Толстого похлебка! Плевать, что в котел шло все подряд, от пыли, застрявшей в швах сухарной сумки, до воробья, подбитого метким броском камня. В быстрых пухлых ладонях Мигеля все обретало чудесные свойства и вкус. К тому же, лучших солдатских приправ — усталости и голода — было с избытком.