Дети Гамельна

Пылкий идальго, наконец, сообразил, что судьба свела с соперником малость не по его силам, однако прозрение запоздало. Ветеран развернулся, чтобы бежать стремглав, но удивительная «плеть» зацепила за щиколотку, опрокинула на грязные скользкие булыжники. Подняться Амедео уже не успел — гигант с неожиданной ловкостью присел, громадные лапы сомкнулись, захватывая человека в жесткий капкан, как беспомощную мышь.

Катанни захрипел. «Ладони» врага сжимали грудь с такой силой, что, казалось, вот-вот затрещат ребра. Амедео подняли в воздух, поднесли к тому месту, где у людей обычно располагается голова. Головы не было, вместо нее вырастал из покатых плеч широкий нарост, изборожденный трещинами и наплывами. В нем можно было угадать гротескное подобие лица с широченными надбровьями, темными провалами глубоких глазниц. А вот рта чудище было лишено.

«Не сожрет» — с каким-то удивительным, неуместным облегчением подумалось Амедео. И в это мгновение создание крепче сжало подобия рук. Воображаемый хруст костей сменился самым что ни на есть настоящим. Когда тело человека перестало конвульсивно вздрагивать и повисло подобно мокрой тяжелой тряпке в громадных ладонях, чудовище несколько раз ударило мертвым телом о собственную грудь, словно турецкий борец пехливан.

Луна продолжала прятаться за тучами, словно не желала видеть черные, смертоубийственные дела, творящиеся на земле. В кромешной тьме сверкнул далекий, но приближающийся огонек — поздний фонарщик все же решил пройтись по мосту.

Страшное создание грузно протопало к парапету и перевалило останки несчастного калеки через ограду. Воды безымянной реки, маслянисто булькнув, сомкнулись над мертвецом. Обильные брызги крови на туловище монстра таяли на глазах, пропадали бесследно. С тихим потрескиванием затянулся скол, оставленный кинжалом.

Через четверть часа фонарщик ступил на мост. Будь он внимательнее, то расслышал бы удаляющийся мерный стук, словно конь-тяжеловоз катил скрипящую телегу. И увидел бы несколько мелких щепок да бурые потеки на камнях. Но полусонный миланец со светильником на длинном шесте не обратил внимания на такие мелочи. Сломанный кинжал скоро обрел нового хозяина — забулдыгу, наткнувшегося на брошенное оружие в дрожащем мареве раннего утра…

* * *

Столяр Карло Бертоне по прозвищу «Папа» смотрел на мир большими глазами, похожими на витражи собора св. Петра — такими же стеклянными и неподвижными, не от мира сего. Окружающая действительность с трудом пробивалась сквозь плотную завесу тревожных раздумий. Бертоне неподвижно сидел, отбивая указательным и средним пальцами нехитрый ритм.

Старый Карбаджи, опытный трактирщик, заметив, что верный посетитель находится в полнейшей прострации, не медлил с добавкой. А горячее вино, хоть и согревает нутро, но очень уж сильно бьет по голове… Впрочем, действие вина столяр тоже не особо и замечал. Другая беда грызла нутро владельца изрядной мастерской и истого католика.

Карло мог поклясться чем угодно, что… Нет, невозможно произнести вслух. Или все же возможно? Не произнести, а возопить, выйдя к Дуомо, к Миланскому собору, что свершилось страшное — Дьявол победил Господа! И пусть страшная беда случилась лишь с одним человеком, с ним, с Карло Бертоне, несчастным столяром из Милана…

Будь проклят тупоумный лесоруб Джузеппе Фарина по прозвищу «Малыш», что притащил бревно в мастерскую. «Мадьярский дуб, мадьярский дуб». И что бы с того, что мадьярский? Разве от этого он становится схож с красным деревом, привозимым из-за океана? К тому же, в самой Буде это дерево зовут дубом итальянским. Режется плохо, но не щепится…

И будь проклят Дьявол! Верно, он увлек ослабевший разум столяра, запутал в хитром, безвыходном лабиринте грез и высокомерных чаяний. Иначе с чего бы вдруг Карло забыл покой и сон, долгими часами терзая неподатливое бревно всевозможными инструментами? Зачем бы изощрял все навыки и приемы работы с благородным материалом, так, словно вдохновенно творил священный дар самому папе?

Столяр трудился, как проклятый (да наверняка и был таковым!). Работа захлестнула с головой, оставив где-то за спиной все остальное. Мастер забыл про все, пока, наконец, не очнулся от морока самым прозаическим образом. Нож, снимающий тонкую стружку, зацепился за невидимый сучок и с хищным восторгом впился в подушечку пальца. Отточенное лезвие пробило броню заскорузлых мозолей едва ли не до кости. Кровь хлынула так, словно мастер отрубил себе руку или перехватил ярёмную вену, темно-красный поток обильно оросил заготовку.

Бертоне встряхнулся, будто проснувшись от долгого хмельного сна. Столяр не на шутку испугался — вдруг повредил какую важную жилу и сейчас истечет кровью? Нет, повезло. Нашлась чистая тряпица, а к ней кусок свежей смолы, чтобы залепить порез…