Дети гарнизона

Тонька игривая, веселая овца, брехуха – хохотунья, обжора и сластена, легкая и бесхитростная. В школе пацаны прозвали ее Молекула. Тоньку серьезно воспринимать – себе дороже. Мечта мужчин, заноза женщин – грудастая, жопатая егоза. Главное ее не обидеть, из себя не вывести. Тогда овечка превращалась в неумолимого стопудового барана, лбом добивавшего свое.

– Твою бы силу, да в мирных целях, – часто замечали ей подруги, когда разбушуется не на шутку.

Папаша Тонькин, из летных прапоров, работал гарнизонным завхозом, мать заведовала детским садиком. Совки гарнизонные. Конечно скороспелая Молекула раньше всех окунулась в любовный поток. Причем относилась к этому просто. Как пирожком закусить. Сначала в гараже совратила водилу. Потом перешла на солдатиков из обслуги. И главное, – любила их. Есть такие в каждом гарнизоне. Нравилось ей прикалываться: Ой, не могу устоять – они такие маленькие! В огромных сапожищах. И шейка у них тоненькая. Из воротничка светится. Я обниму его и чуть не плачу – у ти мой кутеночек. Прямо придушила бы-только мявк! Жалко, конечно, но... – И, переполненная при этом чувствами, крепко тискала и жала подушку, корова сексапильная.

Но когда кто-либо смел насильно домогаться ее, могла с честью постоять за себя. Била без сомнений и разговоров, сразу в морду. Удар у нее был, как у сарматской царицы. Да, такая и останется, даже когда бабкой станет…

* * *

В райцентре на автовокзале пересадка. Поступили по – взрослому. Купили в складчину в закусочной портвейн и несколько кусочков колбасы на разовой тарелке. Пили вино из горлышка, терпковато – приторное, теплое, пузыристое. Обливались, захлебываясь, и смеялись, раздувая ноздри, от сознания наступившей взрослости и близости грядущих перемен. На виду у недовольных мужиков и женщин, сломленных и смятых нищетой периода первоначального накопления капитала. Вино пьянило, добавляя радости в общий подъем настроения.

В обьятьях сексуальной революции

Впервые Ленка напилась, когда перешла в девятый. Видеопираты заезжие, после сеанса, поили сговорчивую Тоньку, и ей перепало чуть не полбутылки. Тогда опьянела, громко объясняла, «как следует вести джентльменам» парням и подругам, расплакалась и убежала домой со страху. А потом полночи мутило. Была первая проба взрослости, на вкус и ощущения. Потом еще...

Как до гарнизонной глубинки докатились отголоски перестройки? Волнами сексуальной революции! Взрослые, молодежь – все вовсю закрутили романы. Парткомы теряли былую силу и влияние. Размытая эрзац – любовь к партии и правительству ушла сквозь трещины нового времени. Все разрешено, что не запрещено! И настоящую любовь, вечную и пламенную, уже никто не запрещал. Махнули рукой. А подростки? Хотелось быстрее окунуться в загадочный и чарующий мир запретных наслаждений.

В гарнизоне заезжая видеопередвижка появилась нежданно, как первый посланник социального раздрая. Старая система, казавшаяся еще недавно незыблемой, быстро обветшала и сыпалась как карточный домик. Трое разбитных парней, с комсомольскими значками на китайских «адидасах», поставили на сцене военного клуба видеопроектор. Чудо 20 века! Включили – и началось. Крутили западные фильмы. С голодухи голливудские вурдалаки и терминаторы были обречены на успех. Повалил народ, набивая по рублю полный зал.

Школа и политотдел гарнизонный возникали поначалу. Но "комсомольцы" быстро объяснили консерваторам, мол," пришло другое время"! И пальцы веером. Критиканы заткнулись. Никто не знал, откуда брались эти затертые видеопленки с гундосым голосом перевода. Может, ЦРУ раздало? Или Комитет распространил? Ясности не было. И школьники роем клубились, стараясь проскочить на кинодейство. Их гоняла у входа Селедка, завуч по внеклассной, последний страж нравственности. Она орала: «Что слетелись, как мухи на говно! А ну брысь, поросячьи жопы! » А сама потом сопела и пускала слюни в первом ряду. И в финале ругалась всеприлюдно пересохшим от потрясения ртом: «Фу, срамота! За это сажать надо! »

Но за это уже не сажали. И видеопираты собирали обильную дань с района.

Малолетки смотрели все подряд. С последнего ряда вглядывались, вслушивались в каждый вздох озорной и доступной Эммануэль. Помнили каждое сказанное гундосым переводчиком слово про жестокого и развратного Калигулу. Чтобы потом у Тоньки дома, скинув с себя все, клубиться на ковре понарошку. Как красавицы весталки в том фильме, повторяли позы, стоны, вздохи и ужимки.

Первый этап сексуального ликбеза закончился неожиданно. Их застал Тонькин папаша, так некстати раньше времени забежавший домой пообедать. Обалдевший мужик не знал, как отреагировать на увиденное. Но шум поднимать не стал. Деликатно посоветовался с Ленкиной матерью как с педагогом. Но та вступилась:-Сами, как родители, виноваты, не уделяем детям внимания.

– Ага-нервно подбрасывал хозяйственный прапорщик.