Дети гламура

Ольга не припоминала, чтобы ей приходилось остаться дома одной и просто побездельничать, послушать музыку, посмотреть в окно и «полюбоваться голубым небом». Детям не полагалось терять время зря. Интересоваться природой следовало во время субботних семейных прогулок. В остальное время нужно было помогать родителям, заниматься уроками, читать книги, помогать младшим или учиться делать что-нибудь полезное. Оля читать не любила. Она научилась шить — это было не только «полезное занятие», но и отдушина. За шитьем она могла хотя бы немного побыть с самой собой. И была еще бабушка, папина мать. Нравная старуха, генеральская вдова, давно и крепко невзлюбила жену сына, поэтому почти не общалась с многочисленными внуками. Но Ольгу отчего-то заметила и выделила, зазвала к себе и приказала «приходить почаще». Оле понравилась бабушка Алевтина Аркадьевна, понравилась ее квартира — генеральские хоромы с высокими потолками, где всегда было тихо и прохладно, и так хорошо пахли хрустальные пузырьки на старинном трюмо, и можно было примерять шляпки, которые бабушка носила в молодости, и никто ничего не требовал, никто ничего не приказывал.

— Кем ты, Леля, хочешь быть, когда вырастешь? — спрашивала бабушка, откладывая газету и сдвигая на кончик носа мужские очки.

— Портнихой.

— Глупости, родная. Портнихи — все равно что прислуга. Если уж выйдет так, что тебе придется работать, и у тебя такое дарование — лучше быть модельером.

— Ке-ем?

Бабушка смеялась и угощала Лелю шоколадной тахинной халвой из круглой жестянки. Таких сладостей никогда не бывало дома. Если и покупали халву, то она была подсолнечной — жесткой, волокнистой, с прогорклым запахом масла.

Про замечательную семью писали в журнале «Работница» и в районных газетах. Журналисты умилялись атмосфере дружбы и понимания, царящей в семье. Привозили фотографии — тесно стоящие в прихожей сандалии, туфли, кеды. Семейный ужин — огромная кастрюля с картофельным пюре, сосиски, детские замурзанные мордашки. Тогда, в восьмидесятом году, Оле было пять лет и ее охотно фотографировали — серьезное личико, огромные банты, нарочно повязанные к такому случаю, в одной руке — иголка, в другой — какие-то лоскуты. «Ты, шьешь платьице для куклы?» — «Нет, я шью себе платьице к празднику Восьмое марта». Сначала получалось плохо, потом вдруг наладилось. Но идиллии в семье все равно не было. Заработка родителей и пособий не хватало на безбедную жизнь, не хватало даже на жизнь сытую. Отец работал на почте, мама диспетчером в трамвайном депо. Немного легче стало, когда две старшие дочери в один год выскочили замуж. Особенно повезло Арине — ее увез на Дальний Восток лихой моряк, приезжавший к родителям на побывку. Новоиспеченный супруг плавал и в загранки, привозил любимой жене одежду, зарабатывал неплохо, и она, как могла, помогала своей семье. Ношеные сапоги и туфельки доставались Оле — с размером повезло, у матери-то лапища — во!

А потом времена стали меняться. Отца сократили с почты. Но он как-то не особенно переживал, сразу устроился работать на рынок — торговать мясом, это надо же! На свадьбе брата Лешки свинины было, сколько вся семья за год не съедала! Но хорошее на этом кончилось. У отца завелась другая женщина — торговка с рынка, толстая, рыжеволосая, с выпуклыми глазами и отталкивающе мясистым ртом. Узнав об этом, мать быстро собрала отцу чемодан, хотя сам он уходить из семьи вроде бы не собирался.

— Светлан, может, подумаем, как дальше-то жить? — виновато басил он, глядя, как худая, высокая мать потерянно мостится в углу дивана.

— Никак, — зло сказала мать, как откусила.

Со своей торговкой отец жить не смог, вернулся в семью. Но дома после этого стало невыносимо. Оля засобиралась в столицу, поступать в институт — в маленьком городке в Рязанской области не было подходящего учебного заведения.

А тут — большой город, и соблазны, и сверкающие витрины свежевылупленных бутиков, и весь тот банальный набор обольщений, который обрушивается на провинциальную девочку. А с деньгами плохо, ох как плохо! Несмотря на повышенную стипендию отличницы, несмотря на помощь из дома… Стипендии едва хватает на пропитание, мама присылает варенья и соленья, временами — деньги, по меркам родного города неплохие, по столичным — просто смехотворные. «Но ты потерпи, доченька», — уговаривает мать. Она ж сто раз смотрела «Москва слезам не верит» и вполне убеждена в том, что из текстильного института дочь выйдет сразу же в директора завода!

Девчонки как-то выкручивались. Найти подработку было тяжело, на дворе стоял девяносто пятый год. Самые хорошенькие и практичные вместо халтуры находили богатых покровителей, по вечерам их увозили от общаги шикарные тачки. Некоторые — немногие — решали проблему проще, присоединяясь к стайкам ночных бабочек. Эти в основном своими успехами не хвастались, свое внезапное благосостояние оправдывали какими-то случайно подвернувшимися заработками, но все знали, что это за «заработок». Страшненькие или слишком порядочные голодали и мерзли, перешивали старые тряпки…