Дети горчичного рая

Да, Чарли это знал и все-таки смотрел на гордую маленькую королеву, еще и еще раз припоминая злосчастный день выборов, когда Патриция так легко предала его, своего лучшего друга…

Патриция словно почувствовала его взгляд. Она выпрямилась на колеснице и принялась беспокойно водить глазами по окружавшей ее толпе. И вот она нашла того, кого искала. Губы ее зашевелились, как будто она хотела что-то сказать.

– Чарли! – Мери схватила его за руку. – Не ходи туда, Чарли, прошу тебя!

Но Чарли был уже рядом с королевой. С трудом продвигаясь сквозь толпу, колесница ехала черепашьим шагом. Пат, забыв о том, что всякий ее жест, всякое слово слышны и видны, как на сцене, наклонилась к мальчику.

– Ты… ты, наверное, сердишься на меня, Чарли? – прошептала она с неловкой улыбкой.

– Откуда ты взяла! – небрежно сказал Чарли. – И не думаю сердиться.

– Но… но… ты не разговариваешь со мной, не замечаешь меня, – торопилась королева. – Я… я непременно приду сегодня на гонки… И я приготовила клюшку, как обещала, Чарли, – добавила она быстро, как бы опасаясь, что мальчик скажет что-нибудь насмешливое.

Кажется, Пат хотела сказать еще что-то, но в эту минуту чей-то грубый мальчишеский голос закричал из толпы:

– Эй, королева! Ты чего это с негритосом шепчешься! Нашла себе подходящего короля, нечего сказать!

В толпе захохотали, раздался насмешливый свист. Три пары глаз с ненавистью устремились на черного мальчика.

– Опять он лезет к Патриции, этот негритос!

– Не понимаю, что смотрит это чучело – ее мамаша! Как она позволяет своей дочке любезничать с негром! Да еще при всем народе!

Но «чучело» было уже на месте. Оно зацепило рукав Чарли и повлекло его прочь от колесницы королевы.

– Убирайся отсюда, парень, да поскорее! – Миссис Причард оставила растерянного мальчика на боковой дорожке, а сама отправилась вслед за удаляющейся колесницей.

Выход королевы должен был состояться на сцене летнего театра; там она должна была объявить начало праздника.

Не скоро вернулся Чарли к своей компании. Мери, пристально наблюдавшая за ним, заметила, что он как будто еще больше потемнел и осунулся за эти несколько минут. Он безучастно посмотрел на ребят, но, вдруг увидев Нэнси, встрепенулся.

– Как, ты здесь? О чем же ты думаешь? Ведь сейчас же после выхода королевы ты читаешь стихи! Беги скорее в театр, а мы – за тобой!

Нэнси потупилась:

– Я… знаешь, Чарли… я не выступаю…

И тут же, в свою очередь, накинулась на Мери Смит:

– Ты слышала, что сказал Чарли? Сейчас твой выход! Беги!

Однако у бедной Мери ноги точно приросли к земле. Она смотрела на Чарли, не в силах пошевелиться, смотрела, как преступница, ждущая страшного, но справедливого возмездия.

– Ничего не понимаю! Кто же из вас выступает – Нэнси или Мери? – с досадой спросил Чарли.

– О Нэнси, будь другом, скажи ему сама. А я… я не могу, – простонала Мери и вдруг бросилась бежать по аллее так, как будто за ней гнались.

Пришлось Нэнси рассказать другу, как ее исключили из программы, как стихи ее передали читать Мери, потому что у Мери – белая кожа и она стопроцентная американка.

– И она еще смеет называть Патрицию предательницей! – закричал в гневе Чарли. – Да она поступила еще подлее, эта тихоня!

Заговорил спокойно, как всегда, Василь. С трудом ему и Нэнси удалось убедить друга, что Мери вовсе не так виновата. И все-таки праздник Весны наполнял Чарли все большей горечью.

29. Продолжение праздника

Летний театр, наскоро сколоченный, щелистый и гулкий, как бочка, был переполнен. Здесь были и дети и взрослые, ряженые и одетые в обычное платье, военные и штатские. Бросалось в глаза обилие людей в военной форме. Объяснялось это тем, что, по обычаю, установившемуся после войны, в первое воскресенье мая мэр города ежегодно читал с трибуны список стон-пойнтцев, геройски погибших на поле боя. Поэтому бывшие солдаты и офицеры считали своим долгом почтить память товарищей и обычно являлись на эти собрания в полном составе. Потом кто-нибудь из ветеранов выступал с воспоминаниями или с небольшой речью, посвященной героям.

И здесь цвет кожи имел значение: ветераны-белые сидели на почетных местах в первых рядах, а черные пришли отдельной колонной и теперь сидели где-то позади, куда поместили их распорядители праздника. Недаром главными распорядителями были Хомер и хрупкая мисс Вендикс.

Эта пара действовала с согласной ловкостью и необычайным умением. Пришедшие в театр и не заметили, как каждый очутился на строго соответствующем его социальному положению и расовым признакам месте. Мисс Вендикс лепетала что-то о суете сует и быстро запихивала одурманенных ее лепетом простых женщин или рабочих в двадцатые ряды, за колонны, где они не портили нарядной картины праздника своими вылинявшими и заштопанными платьями. Когда же пришедший упрямился и не хотел садиться там, где ему было положено, на передний план выступал Хомер с боксерскими плечами и так выразительно жестикулировал, что быстро оттеснял непокорного в самые дальние ряды.