Дети города-героя[сборник 1974]

— Сейчас сообразим. Сейчас всё сообразим. Это близко от стадиона, на Малом, а там на стадионе стоят зенитки, — сказал Борис.

На лестнице загремели чьи-то шаги, мы услышали голос Павла: — Сюда! С пятого видно лучше.

Мы с Борисом отступили, давая место двум незнакомым в штатском с винтовками через плечо.

Запыхавшийся Павел одной рукой приглаживал растрепавшиеся волосы, другой показывал на окна, где в разной последовательности зажигались и гасли огни.

— Все ясно. Сигнализирует, сволочь! Пошли…

Они побежали вниз.

— Спасибо, ребята! — крикнул один.

— Молодцы! — крикнул второй, и вот уже хлопнула дверь внизу, вот они пробежали по двору, а мы втроем остались у окна.

— Э-э-х! Туда бы сейчас, с ними! — сказал Павел с завистью…

— Мне кажется, уважаемые товарищи звеньевые пожарной команды МПВО, самую большую работу сделали вы — обнаружили лазутчика! Не будьте жадными, дайте и другим потрудиться, — говорю я.

— Хотел бы я посмотреть, какое у него будет выражение лица, когда к нему придут, — сказал Борис…

Минут через шесть-семь свет в окнах погас. Позже нам рассказали, что шпион оказал сопротивление дружинникам и милиции. Вначале, на стук, он не открыл дверь. Делал вид, что в квартире никого нет. Потом вышел, кутаясь в халат, придерживая правой рукой левую полу. Его руку не успели перехватить, он вдруг резко отскочил назад и, отстреливаясь, стал уходить в глубь квартиры. В одной из комнат его все-таки схватили. В углу нашли груду ракетных патронов…

…А кто дежурил со мной в начале осени, поздним вечером, на Большом проспекте у нашего дома? Кажется, Миша Щербаков, красивый, с разлетными бровями мальчик.

Однажды он поведал мне, что любит девочку Асю, что он встречался с ней до войны на катке, а теперь она эвакуировалась куда-то в Среднюю Азию и он о ней ничего не знает.

Мы ходили с Мишей по тротуару, он прятал лицо в поднятый воротник и рассказывал о себе, о девочке Асе, о товарищах по школе.

Наш разговор оборвался неожиданно. На Большом проспекте, несмотря на поздний час, появилась молодая женщина. Что-то странное было в ней, в ее походке, в ее манере держаться. Она шла как бы гуляя, небрежно рассматривая дома, улицу, нас.

— Ваш пропуск? — потребовал Миша.

— Пропуск? — несколько высокомерно и удивленно спросила женщина.

Мы оба насторожились, потому что в ее произношении действительно звучало что-то чужое.

— Разве вы не знаете, что во время воздушной тревоги хождение по городу запрещено? Да и вообще в поздний час без пропусков ходить нельзя.

— Я иду к тете.

— Откуда? — спросил Миша.

— Я иду с кладбища от мамы к тете.

— В такую темноту? Чепуха, форменная чепуха! — воскликнул Миша.

К нам подошел дежурный милиционер:

— Ваше удостоверение, гражданка!

Снова завыли сирены, снова началась «тревога», и милиционер, прихватив женщину за руку, побежал с нею в штаб, расположенный в полуподвальном этаже нашего дома, а мы вскочили в парадную дверь, которую захлопнула за нами воздушная волна, со свистом ударившая в дом. Рядом, видимо на стадион, упала бомба.

Потом нас вызвал в штаб квартальный милиционер Р. Я. Скидельский. Мы увидели эту женщину. Ее глаза бегали. Она в чем-то обвиняла дежурного милиционера, что-то явно лгала.

Потом приехал «черный ворон» и увез неизвестную женщину, которая действительно оказалась чужой в нашей стране.

Помню: бомба упала в Зоологический сад. Все мое звено, за исключением дежурных, бросилось туда.

Сколько было потом рассказов! Говорят, Цыган, так звали Леню Виноградова, нес попугая, и, хотя попугай перекусил ему пальцы, Цыган и глазом не моргнул, только чуть побледнел. А Павлу Постникову повезло: он переносил из одного помещения в другое павлина. Павлин сидел важно, распустив хвост, и посматривал по сторонам, как Павел говорил, презрительно…

Однажды, еще летом 1941 года, муж мне сказал, что фашисты нарушают Международную конвенцию о неприкосновенности госпиталей и, обнаружив госпиталь, нещадно бомбят. В Ленинграде было запрещено медперсоналу появляться на улице в белой одежде.

Конечно, я рассказала своим ребятам об очередной подлости фашистов.

Вскоре после этого утром, не успела я уснуть, как в квартире раздался отчаянный звонок. Сестры Питкевич, глядя на меня большими, полными тревоги глазами, быстро затараторили:

— В госпитале за нашим домом, на крыше, какие-то дядьки чертят белые большущие кресты. Они, очевидно, еще не знают, что этого делать нельзя.

Мы побежали на свою крышу.

Действительно, на соседнем доме несколько мужчин, видимо санитары, большими кистями мазали белой масляной краской огромные кресты, которые должны были предупредить врага: здесь госпиталь, бомбить нельзя, но… Мысленно я уже видела, как, может быть, через час-два именно сюда фашисты сбросят бомбы…

В госпитале нам сказали, что начальник, по распоряжению которого вычерчиваются кресты, куда-то уехал, когда будет — неизвестно, а какой-то молодой человек, насмешливо посмотрев на наши повязки дежурных МПВО, сказал, что это не входит в нашу компетенцию…